Буров стоял сбоку от печки, у стены, около вешалки, где висело несколько шинелей: для караульных имелись кожухи, в такую стужу они были в расходе.
Буров, конечно, сразу узнал командира полка. Стоял навытяжку, с хорошей выправкой бывалого солдата, но как-то боком, выставив вперед правое плечо.
Добры дзень, товарищ командир, поздоровался Богунович, несколько, пожалуй, по-граждански, но с ударением на «товарищ» и на белорусский манер выговаривая слова, помнил, что Буров с Могилевщины.
Здравия же-ла-ю, ваше совсем растерялся взводный, хотя Богунович помнил, что кто-кто, а Буров не ошибался, не обращался к нему по старинке даже прошлым летом, при Керенском.
Что с ним?
Вдруг Богунович заметил, от чего растерялся унтер. На гимнастерке его висели три Георгиевских креста полным георгиевским кавалером Буров не успел стать.
Богунович понял, за каким занятием захватили они недавно выбранного командира взвода. Оставшись один, тот достал свои награды и надел их полюбоваться. После всего увиденного у немцев это почему-то очень тронуло Богуновича, будто Буров совершил еще один геройский поступок.
Не прячьтесь, Буров, вы их заслужили кровью
Спасибо, товарищ командир! обрадовался Буров.
Где люди, командир?
Буров ответил не сразу. Снова закашлялась Мира, и он сказал смело, по-отцовски заботливо:
Кожушок вам требуется, барышня. Чего это она у вас, Сергей Валентинович, без кожушка ходит?
Богунович замер, сжался. Ох, выдаст она сейчас за «барышню» и за такой выразительный намек на их отношения! Нет, смолчала. Только удивленно посмотрела на унтера, а когда тот шагнул к печке, еще больше удивилась, увидев на его груди кресты. Богунович усмехнулся: будет длинная лекция о царских «побрякушках» придуманных для одурманивания народа. Но и про кресты Мира смолчала. Странно. А Буров словно испугался, что не ответил на вопрос командира:
За дровами пошли. Мороз берется
Весь взвод?
Буров по-крестьянски тяжело переступил с ноги на ногу и вдруг как колуном ударил, даже гакнул:
А-ах Сергей Валентинович. Без завтрака люди. Не хватило на всех завтрака. А уже обед
Это был упрек ему, командиру полка. Если оставался без завтрака взвод, находящийся в боевом охранении, в окопах, это, считай, уже не армия. Нужно немедленно менять людей, занимающихся продовольственным обеспечением
от его слов обогнала шага на три, а потом повернулась к нему лицом, загородив дорогу и принуждая остановиться. Богунович увидел ее решимость спорить, доказывать и подумал: «Хорошо, что хоть отвернулась от ветра». Он знал, что сейчас услышит жестокие слова, но почему-то нестерпимо захотелось обнять ее, согреть. Как все-таки чудно меняется цвет ее глаз! Снова они зеленые.
Ах, вот чего вам, ваше благородие, захотелось, с безжалостным сарказмом процедила Мира сквозь зубы. Вернуть царских генералов, полковников?
Черт возьми, здорово она умеет загонять в угол: действительно, а где взять их, полковников и генералов, верных революции? Он не сразу нашелся, что сказать. А она уже не цедила почти кричала, как на митинге:
Революционной армией будут командовать революционные солдаты! Главковерх прапорщик. А командует не хуже вашего Духонина, по которому вы вздыхаете!
Мира, это жестоко, попросил он милости.
Наверное, она почувствовала, что хватила лишку.
Погончики да эполетики вспомнили. Ах, как вам хочется нацепить их!
Тогда и он рассердился:
А ты знаешь хочется! Если я командир полка, то должен иметь какие-то знаки своей должности, чина! Назови их как хочешь! Но знай: армия не добровольное товарищество
Она не дала ему кончить и «выстрелила» с мальчишеской бездумностью:
А к Каледину вам, господин поручик, не хочется?
Он задохнулся от обиды, морозный ветер кляпом забил рот, легкие. Как она может так? Скажи такое мужчина он бы ответил по-солдатски! Но как ответишь этой неугомонной, одержимой девчушке, преданной идее, но слабо знающей жизнь, мало что видевшей и не очень умеющей пока анализировать, разбираться в людях и событиях?
Он знал, чем можно ее допечь: однажды произнес эти слова и помнил ее реакцию полезла, как задиристый мальчишка, с кулачками, что, кстати, его очень насмешило: она может быть и такой!
Он сказал спокойно, но веско:
Ты плохая большевичка. И плохой агитатор. Снова ее сжатые в перчатках кулачки поднялись к его лицу, и глаза метнули прямо-таки огненные искры.
Я плохая? Но почему-то вдруг руки ее упали, она повернулась, наклонила голову и быстро пошла навстречу ветру; вся ее маленькая фигура под длинной и грубой солдатской шинелью выдавала оскорбление и какое-то по-детски потешное и трогательное возбуждение. Девчонка, да и только!
Богунович смотрел на овчинную шапку, на шинель, представлял под ней ее худенькое тело, что бывает таким горячим, и обида от ее слов сразу улетучилась, осталось только умиление, осталась любовь, так славно согревающая его в это суровое время, когда на голову взвалили неимоверную ответственность целый полк. Правда, полк тает, как свеча. Но тем больше ответственность. Тем больше
2
Инспектора днем побывали в одном или двух полках, кстати, и в его, Богуновича, роте, им понравился в ней порядок, и командир был отмечен приглашен в штаб дивизии на ужин; пировали целую ночь, дулись в карты, причем штабисты играли как шулера и обчистили окопных офицеров; он, Богунович, спустил свои полевые за три месяца вперед, и у него долго было гадко на душе. Переживал не за себя ему не надо было посылать семье, адвокат Богунович все ж таки что-то зарабатывал, хотя чаще вел дела людей, которым нечем было заплатить, переживал за друзей: многие из них своим «полевым жалованьем» поддерживали семьи.