Луша переступила босыми ногами, точно роса кололась, и продолжила:
Уж очень она жалобно просила. Я ставенки раскрыла, в окно вылезла и натрусила ей тех яблок подол. Все равно золотых, кроме меня, никто стрясти не мог. Яблонька ветки вверх уводила.
В этом Луша вся, подумал Василий, никогда ничего не пожалеет. И его спасла. Ой, как стыдно ему стало! И что плохо думал о ней, дескать, другого привечает, и что собирался подкинуть мышь Он бы сквозь землю провалился от стыда, если бы та позволила.
Вот так, с чувством вины слушал дальше.
Старушка поблагодарила и велела, как туман вечерний падет, из окошка вылезти и ее на задах деревни ждать. Батюшка с матушкой задерживались, никто меня за руку хватать не стал. А когда я пошла за нищенкой уже поздно было. Могла в лес увести, чужим людям продать. Но она все честно сделала, к колодцу меня привела.
Луша остановилась на минутку и глянула в небо, где сверкало крошево звезд.
Ой как я испугалась тогда! Колодец этот он же между Навью и Явью лежит, словно сон. Сколькие там пропали! Сколько слухов ходило о нем в деревне! Мол, он в чужие миры ведет. Заступишь границу и нет тебя. А может, просто тонули.
Но нищенка бояться не велела. Обещала, если ни в чем ее не ослушаюсь, счастье мне будет. Толкнула в спину над досочкой: «Смотри! Кого увидишь с тем и будешь, а с другим не бывать!»
Но напуганная, растерянная, слезами залитая, никого я там не увидела. Тогда она громко так на меня закричала, хуже папеньки, когда тот выпьет. Держала за затылок крепко-крепко и велела в родник руку совать. Что выхвачу то мое. Я и сунула точно в лед. Сперва обожгло, после рука занемела. Бабка бранится. Я ору. В пальцах есть что-то, но руку изо льда не могу выдернуть.
Она меня тык носом в воду: «Целуй! Целуй, кому сказано!»
Лед в осколки, тот портрет у меня в руке, вокруг туман, а луна над головой.
А она прошипела, как змея: «С ним не будешь ни с кем не будешь» и пропала. Не помню уж, как к дому выбрела. Ох и прилетело бы мне, узнай кто. И портрет этот прятала. Улучала минутку, любовалась. И влюблялась сильней. Верила: ни с кем мне не быть больше, Васенька. Только с ним. Ох и дура же я!
Как мне сделать, чтобы ты свой облик вернул? Не нужен мне этот другой.
Василий не услышал. Он стукнулся носом в толстую шершавую доску с разгона, как и в прошлый раз. И замяукал от боли.
За доской пенилась вода.
Здесь, казалось, ничего не изменилось. Ну, может, стало холоднее. И омывал в колодце ветки ракитов куст. Сочно пах яблоками.
Василий оперся на край доски лапами, заглядывая в чернильную воду. Первым делом увидел рядом с Лушей себя. Но не котом худым босым юношей в джинсах и рубахе, связанной узлом на груди. Смешно и остро торчали кверху прядки соломенных волос.
А потом там оказалось словно квадратное окошко, и за ним квартира. Старые тапки, продавленный диван, пепельница и чашка кофе, забытая у ноута. Пыльный пол и открытое в лето окно Все, что Василий не ценил, пока оно у него было.
Он так отчаянно захотел туда, что забыл обо всем и свалился в воду. Забарахтался. Зашарил по дну. Но хода не было. Зато небо оказалось так высоко над головой, точно от края доски до воды было очень далеко.
Василию стало страшно. Он молотил лапами, пытаясь всплыть, но выходило наоборот. Да и вода над головой покрывалась коркою льда. Толстым стеклом между мирами. Прозрачной дверью, закупорившей колодец от стены до стены.
Вода заливала Василию рот и нос. Хрип застревал в горле.
Он вдруг увидел Лушу над собой. Та наклонилась, едва не падая в колодец. Тянула руки, но ледяная пробка мешала баюна поймать. И Луша лупила по ней стиснутыми кулаками. Василий всплыл и ударил головою снизу.
И тут Луша поцеловала лед. Точно прижала к огню.
Толстенная корка побежала трещинами, а Луша свирепо колотила по ней, расширяя проход. Ухватила Василия за руки. Он оттолкнулся ногой от дна, уперся коленом в стенку и, наконец вдохнув, стоял в колодце по пояс. А Луша, тяжело дыша наклонялась к нему.
Василий полез через доску, стуча зубами. Луша помогала, как могла.
Оба были мокрые, замерзшие, счастливые, и обнимались, как дураки.
Василий видел близко-близко сияющие Лушины глаза.
И тут что-то холодное секануло сзади по плечу и затылку. Василию показалось, он остался без руки так она онемела. Он повернулся на пятке в пируэте и увидел над собой оскаленную конскую морду с летящей пеной и молотящие воздух копыта.
Уклонился, понимая, что ему осталась кошачья реакция. И что получил по плечу короткой плетью-корбачом. Василий узнал Кощея сперва по приторной вони приворотных духов, смешавшихся с конским потом. По понтовой повязке на глазу, черной облегающей одежде. И тяжелому плащу, бьющемуся за спиной.
И при этом, не обманутый внешней пышностью, не замороченный сладкими речами хозяина замка и клиента, узнал в Кощее того чернавца, подельника Яги. И все это случилось чуть ли не мгновенно.
Ненависть вскипела в нем, как черные воды священного колодца. Василий ушел от летящих сверху копыт и с яростным воплем дернул Кощея за ногу, роняя с коня. Ему хотелось рвать и терзать кошачьи инстинкты в теле человека.