Дородная красавица с золотой косой толщиной в руку выплывала в горницу, аки лебедь. На голове у ней был кокошник, на теле вышитый сарафан с блестящими широкими галунами и перламутровыми пуговками, и белый крахмальный плат в руке.
Три посоха железных она забросила за спину, три пары башмаков железных гроздью свисали с локтя на веревке. Торбу с припасами она забросила на плечо, прялка и веретено торчали наружу. Еще Василий заметил иголку, воткнутую
у ворота.
Луша с баюном приоткрыли рты. А ежик, распахнув глаза, привстал на задние лапёшки, передними упираясь в край туеса и подаваясь дивной красавице навстречу.
Ну, как я вам? подбоченилась Марфа. Все суженого нареченного ждала, блюла себя, вот и дождалась!
Она ловко вынула ежа из туеска, переложила в платок и завязала узелком.
Луша расширенными глазами покосилась на железные посохи и башмаки:
А эта гм амуниция зачем?
Так нешто я неграмотная, стала сушить жемчужные зубки Марфа. А книжки читать надо, чтоб не опростоволоситься! В первую-то ночь после свадьбы еж шкуру скинет, а король-отец в спаленку проберется и ее сожжет, думая, что так сына спасает. Но станет прынц болеть и томиться. И унесет мово миленочка за тридевять земель, за стеклянную гору. Вот чтобы по стеклу этому клятому перейти, и нужны посохи и башмаки. Вы не представляете, сколько лет я на кузнеца батрачила, чтобы железо это сковал. Жутко дорогой материал, она почесала соболиную бровь.
Ну, спрясть, соткать, лазоревым цветом вышить волшебные вещи, чтобы выменять за ночь в опочивальне королевича это я легко. Опоит его иностранная зазноба сонным зельем так я его иголочкой легонько ткну
Марфа махнула подобранной золотой иголкой, упавшей в туес с линяющего ежа, уронила ее на пол, но поднимать не стала, мол, всё одно шкуре пропадать, после другую выдернет.
Луша на автопилоте подняла и переложила бледную золоченую иглу в пакетик для вещдоков.
Ну а как проснется королевич от зелья точно со мной останется.
Марфа повела плечами да еще разок прошлась лебедью. И завершила лекцию по спасению королевичей:
Иностранки тощие да зеленые, куды им против меня. Вот что Бумаги на дом и живность, кроме коровы, Севериныч пущай забирает. Зорьку я с собой уведу. Удойная, молоко жирное ложка в сливках стоймя стоит. Ни одна из королевского стада не сравнится. Доможил пусть приглядит по-соседски, чтобы порядок был. И за вишней моей молодильной, вся она ваша! Ключ под притолоку спрячь. Будем живы на лето сюда из дворца наезжать станем. А на зиму сдавайте. Ну, подметешь тут все. Прощевай.
Она облобызалась с Лушей, отвесила троекратный поклон углам. И, легко неся вещи и узелок с молчаливым женихом, поплыла с крыльца в сторону пастбища, чтобы прихватить с собой корову.
А девушка-детектив взялась за веник.
Пока одно, пока другое, пока под опись сдала Северинычу вещи и скарб прошла половина дня и день повернул к вечеру.
Староста самоуправы убыл с ночевкой в город по делам, а Луша все ходила, шевелила плечами, почесывалась и бурчала нехорошие слова насчет ежа-королевича и блох.
Рассыпала по конторе и горнице пижму и полынь.
И решила нагреть воды и искупаться. Просто в корыте, не желая растапливать баню. И на реку не пошла, в реке воду не вскипятишь. То есть, можно бы, только травы и рыбок жалко.
Глава 8
Ведра были полные, тяжелые даже на вид: из пригнанных клепок, скрепленных слегка проржавевшими жестяными ободьями. Но Луша, равномерно распределив тяжесть на плечах, несла ведра словно играючи, выпрямив стан и гордо подняв голову. Свидетелями чему были только кот да волк.
Серый нервно бегал вдоль своей проволоки, гремя цепью, и Василий огибал его по большой дуге, буквально проползая в кущах кашки и спорыша. Только верхушки густой травы колыхались да торчала наружу черно-полосатая со вздыбленной шерстью спина. И иногда плюмажем над гусарским кивером вздымался пышный хвост.
Синеглазый волк провинился чем-то: то ли напугал заезжего коробейника, то ли индюка подрал что было проступком крайне предосудительным. И Севериныч, уезжая по делам, велел помощнице держать серого на цепи.
Луша носила воду ведро за ведром, вливала в котел, и тот пыхтел на огне под массивной крышкой, а вода все не желала вскипать.
Между тем Луша затянула ситцевые занавески на окнах: как она сказала, чтоб не пялились охальники. Что городские, что деревенские а все одно в окна пялятся, будто она не полицейский, а обыкновенная девка.
Василий молчал, а Луша говорила. Под разговоры ей лучше работалось.
Третьим делом она растащила по углам венские стулья с изогнутыми спинками и свернув
убрала полосатый домотканый половичок с середки горницы. И на его место с натугой выкатила из-за печки тяжеленное деревянное корыто.
То скрипело, сопротивлялось и царапало пол. Луша закусила хвостик светлой косы, как всегда делала, когда предстояла тяжелая работа не важно там, умственная и физическая. И переваливая скрипящее корыто с боку на бок, наконец поставила там, где хотела.
А затем полезла в гардероб. Складывала на высокой пышной кровати полотенца, чистые сорочки, одежду для переодевания, придирчиво оглядывая каждую вещь сощуренным глазом.