Не имею права прощать.
Сдам вон зерно и концы в воду. Все зависит от тебя Кузьмич.
Не имею права.
Что хошь требуй, отдам.
Я не продаюсь.
Что ты, Кузьмич, милый, я не думал тебя покупать. Вижу не такой ты человек. Я только прошу простить. В первый раз это.
Я и так взял на себя много. Протащил тебя в нашу колхозную семью. Сватами чуть не стали.
Со стороны казалось: мирно беседуют два старика, сидя на возу, и только вблизи было заметно возбуждение на лицах обоих.
Что ж ты в милицию меня сдашь сейчас, Захар Кузьмич.
Да вот думаю, Игнат, что мне сделать с тобой. Стыд-то и для меня большой на мою седую голову. Перед всем миром стыдно, словно я украл то зерно.
Подъехали к элеватору. На глаза попался свой колхозник, сдающий хлеб.
Вместе поедем обратно, крикнул ему Захар Кузьмич.
Кони стояли, пофыркивая. Белая пена на их крупах медленно высыхала. Звягин и Кошкин отошли за забор.
Вот что, Кошкин, спокойно сказал Захар Кузьмич, и себя не хочется мне пачкать в этом деле и жалость у меня большая к человеку. Лицо Игната напряженно вытянулось, в глазах засверкала надежда.
Решил я никому ничего не говорить, словно вдруг решившись, сказал Звягин.
Милый... по гроб буду помнить. Клянусь жить честным трудом, молиться буду за тебя, произнес срывающимся голосом Кошкин.
Постой, не за что меня благодарить. Нехорошее дело я делаю, что прощаю тебе.
Игнат замолчал.
Условия мои будут такие, продолжал Захар Кузьмич. Рожь ворованную ты повезешь обратно домой. Твой паршивец знает, где недосеяна норма. Больше всего это меня беспокоит, что недоданы земле семена. Так вот в тех местах и досеете.
Но ведь все узнают, Захар Кузьмич, пойдут разговоры.
Досеете сегодня вечером или на заре. На том поле сейчас никого нет. Сеялок конных много свободных. Скажете, что огрехи заметили. Семена на учете у твоего паршивца.
Сделаем, сделаем. Посеем, торопливо соглашался Кошкин.
Конечно, сделаете, куда ж вам деваться, вдруг зло сказал Звягин. Только не думай, что я уж такой простак. Чтобы в дороге со мной ничего не случилось, будем ехать со своим односельчанином.
Но ведь ты не скажешь ему ничего, затревожился Кошкин.
Не скажу. Меня ты знаешь, слово мое твердое. Но дома сыновьям скажу для верности. Они оба у меня послушны, дай бог. каждому таких сыновей, ничего не скажут.
Благодарю, Захар Кузьмич, начал было Кошкин.
Постой, не благодари, сурово оборвал Звягин и раздельно, словно зачитывая приказ, продолжал:
За севом проследим, чтобы все было как следует. Не посмеешь ты ослушаться и еще в одном моем условии.
Каком? спросил Игнат Кошкин и весь сжался от тревожного предчувствия.
Условие такое. Чтобы через два-три дня тебя и твоего отродья не было и близко от нашего колхоза.
Что ты, что ты, Захар Кузьмич, бог с тобой, в ужасе затрясся Игнат Кошкин, ведь у меня хозяйство. Куда я пойду на зиму глядя.
То не моя забота. Раньше думать нужно было об этом. Слово мое окончательно. А хозяйство твое нечестно нажито, сейчас я все понял, и, видя протестующий жест Игната Кошкина, добавил:
Ну уж ладно, пользуйся нашей добротой. Давай сдавай быстрее пшеницу-то. А рожь взвесить и обратно на воза.
В больницу-то ты не поедешь? обреченно вздохнув, спросил Кошкин.
Не до больницы тут. Следить буду.
Игнат Кошкин торопливо побежал к возам.
На межнике маленькими огоньками попыхивала трубка Захара Кузьмича Звягина и короткая папироска его сына.
А через день Захар Кузьмич Звягин узнал, что Игната Кошкина с сыном арестовали.
В связи с этим долго беседовал Захар Кузьмич со своим младшим сыном Владимиром Звягиным, заслуженным воином Отечественной войны и первым работником в колхозе.
Не стал ругать сына Захар Кузьмич. Не потому, что в первый раз ослушался сын отца. А потому, что чувствовал: неспроста Владимир сообщил куда следует о Кошкиных, стало быть так нужно.
Сам Захар Кузьмич привык, чтобы его слово в семье было законом. А тут, на тебе, ослушался Владимир, упрятали Кошкиных в надежное место, обезвредили. И вспомнил старый Захар, как в первые дни войны на границе был убит старший
Степан, не забыл, как года через два вернулся к семье инвалидом средний. После войны весь в ранах пришел домой Владимир. Колодочки бесчисленных орденов и медалей пестрели на груди. Без слов отцу было ясно: не терял Володя времени даром на войне. И хотя попрежнему он был тихим, ласковым, послушным, совсем не похожим на героя-командира, почувствовал отец необычайную глубину и значимость в словах и поступках сына.
Вот и сейчас стоит он перед отцом, высокий, сильный, решительный.
Знаю, осуждаешь ты меня, отец, веско говорил Владимир, глядя прямо в глаза Захару Кузьмичу ясными голубыми глазами ослушался на этот раз тебя, не сдержал слово.
Да ведь как сказать, сынок, развел в раздумье руками Захар Кузьмич. Чую, правильно ты поступил, но думал я исправится человек, по другому начнет жить.
Не говори. Знаю твой характер. По-твоему: раз человек исправил допущенный проступок, значит его можно простить. Любишь ты прощать. А не задумался ты, отец, над тем, почему Кошкины воровали? Ведь хлеба у всех колхозников полным-полно. У некоторых даже ссыпать стало некуда. Да и у самих Кошкиных хлеба не мало. Может ли настоящий колхозник воровать, да еще семена?