Анатолий Соболев ТРИ ИВАНА
Тревожно вслушиваясь, толпа текла по отпотевшему асфальту, зажатому рядами вековых лип и каштанов, мимо белых яблоневых садов, мимо зеленых опрятных полей, мимо беззаботно поющих птиц, мимо, мимо, дальше, дальше, к Берлину, к земле обетованной, где любимый фюрер воздвигнет несокрушимый вал, о который разобьется лавина азиатов, и непобедимые немецкие войска вновь пойдут маршем на восток, и рейх будет тысячелетним. Они еще надеялись на сверхсекретное оружие, обещанное Геббельсом, еще верили в гений фюрера, который должен спасти Германию и немецкую нацию, высшую, избранную расу на земле.
Повозки, тачки, детские коляски, велосипеды, узлы, чемоданы, мешки, солдатские ранцы, картонные коробки имущество, оставшееся после всей жизни, все это выпирало из разношерстной толпы беженцев. Бесцветные, смертельно уставшие женщины, сгорбленные старики в мятых шляпах и потертых пальто, инвалиды на костылях, неумытые зареванные дети, тяжело дыша, двигались на запад молча и напряженно. С каждым плотным сотрясением воздуха толпа замедляла движение, затаив дыхание испуганно прислушивалась и вновь прибавляла шагу, торопясь быстрее уйти от настигающих грозных звуков, от вздрагивания земли.
Вставало солнце, и вместе с восходом слышнее была канонада, будто само светило поднималось в грохоте и громе.
А утро было прекрасным.
В ясном, синем и, несмотря на ранний час, теплом воздухе далеко просматривались зеленые озимые на холмистой равнине и темный сосновый бор. И эта умиротворенная природа никак не вязалась с нарастающим грохотом на востоке, с угрюмо-подавленной толпой, боязливо текущей по дороге. Измученные беженцы не обращали внимания на красоту апрельского утра.
Но вот что-то произошло с толпой, она стала еще угрюмее, плотнее, как бы сжалась, накапливая недобрую силу, и взгляд ее устремился на перекрестье дорог. Там, где сходились шоссе, сбоку вливалась серая масса военнопленных в полосатых куртках. Их перегоняли в глубь Германии. Фюреру нужна была рабочая скотина, чтобы воздвигнуть против большевиков великую и неприступную стену, которая остановит красную сволочь.
Заросшие щетиной, изможденные лагерники с трудом передвигали распухшие ноги в разбитых деревянных башмаках. У многих ступни были обмотаны тряпьем. Они загнанно дышали черными провалами ртов и смотрели себе под ноги.
Немцы давно привыкли к виду этого рабочего скота, но сейчас они вдруг ясно осознали, что идут в одном направлении! На запад! Разница лишь в том, что колонна военнопленных не спешила, с надеждой слушая канонаду и ожидая избавления, а они, немцы, со страхом торопились.
Колонна и толпа сошлись на перекрестке и остановились.
Охранники приказали лагерникам уступить дорогу, и толпа беженцев потекла дальше, провожаемая хмурыми взглядами военнопленных.
На холме, в яркой первородной зелени садов, краснела островерхими черепичными крышами чистенькая деревенька. На окраине ее, ближе к дороге, маячили серые фигурки. Это были русские девчата, давно угнанные в Германию, в рабство. Они молча наблюдали, как течет по дороге внизу толпа беженцев, и в глазах у них таились злорадство и месть. Но когда они переводили взгляд на другую дорогу, где тесными рядами стояли лагерники, в сердцах у них возникал тревожный страх: там мог оказаться отец или брат.
Девчата испуганно присели за кирпичную ограду, когда увидели Ганса, сына герра бургомистра, тринадцатилетнего гитлерюгенда. Он катил на велосипеде к шоссе. Ганс был румян, чист, с аккуратным пробором в белесых прилизанных волосах, в коротких кожаных шортах, из-под которых видны веснушчатые толстые ляжки. На ремне отвисала кобура с пистолетом. С недавних пор он постоянно носил оружие. Ганс состоял в местной команде самообороны и очень гордился этим.
В деревеньке после тотальной мобилизации осталось всего трое взрослых мужчин; сам гepp бургомистр, страдающий язвой желудка, одноногий столяр и дряхлый старик, герой кайзеровских войн. Остальные мужчины или сложили головы на полях Европы и в пустынях Африки, или сражались на восточном фронте во имя великой Германии фюрера.
Из подрастающих мальчишек Ганс был старшим и собирался идти защищать фатерлянд от русских свиней, у которых, как говорят отпускники, даже улицы не подметаются.
Сейчас же он катил на велосипеде в соседнюю деревню, куда послал его отец. Ганс должен был передать устный приказ бургомистра о том, чтобы все крестьяне приступили к работе на полях. (Приближался фронт, и многие стали подумывать, как бы унести
ноги, забросили свои поля.) Приказ бургомистра напоминал о том, что крестьяне обязаны растить урожай для великой Германии и верить в победу.
Ганс подъехал к шоссе, когда в чистом и по-весеннему голубом небе возник нарастающий близкий гул. Низко над землей на бреющем полете пронеслись русские штурмовики. Темные тени скользнули по земле. Толпа беженцев завопила, шарахнулась с дороги, рассыпалась по обочинам, резко выделяясь на нежно-зеленой траве грязно-серыми буграми.
Прижались к ограде и девчата, провожая самолеты испуганными и счастливыми глазами. «Наши!»