В армии более менее прилично живут либо сильные, либо те за кем стоит сила, либо нужные. Если ты умеешь что-то делать хорошо, и твой талант может быть приставлен к делу, то ты здесь точно не пропадешь. Соображаешь по электрике хорошо, будешь чинить что-то в части, или в служебных квартирах офицеров. Сантехник тоже самое. Понимаешь в машинах в армейском гараже тебя встретят с распростертыми объятиями, и в обиду не дадут.
У Бергмана, к его счастью, оказался один весьма нужный в армии талант каллиграфический почерк. Он, к тому же, еще неплохо рисует. Поэтому, как только это открылось, его сразу припрягли оформлять «Боевой листок». Это дает Роману существенные поблажки со стороны нашего сержанта Козлова Сергея тощего, но весьма жилистого парня. Козлов был среди тех, кто пытался в первый день ломать меня в умывалке. Именно он стоял тогда с табуреткой за дверью, которой и намеревался огреть меня по кумполу. Хорошо, что ему это не удалось. С его здоровьем, он мог и проломить мне голову этим тяжелым табуретом.
Мы оба стараемся не вспоминать о том случае. Я с ним веду себя корректно, а он лично ко мне не докапывается, предпочитая дрючить весь взвод, а меня как бы со всеми заодно. Но чисто физически, он может всех тут несколько раз загнать, прежде чем я просто сильно вспотею, а наряды я тащу стоически, категорически отказываясь только мыть сортиры. Я бы и помыл, с меня корона не упадет, несмотря на мое прозвище в прошлой жизни, но здесь это «падение авторитета», а я свой заработал кровью, можно сказать. Так что, хочешь не хочешь, приходится соответствовать.
На следующее утро после драки в умывалке, пацаны, видя мое лицо и руки, покрытые ссадинами, спрашивали меня, что случилось, но я либо отмалчивался, или говорил, что упал, когда ходил в туалет. Потом они увидели Козлова с большой шишкой на лбу, это его дверью так приложило. А потом и других сержантов, с моими отметками на лицах. Все решили, что сержанты меня все же поломали, но и я дрался до последнего. Памятуя о ночной договоренности, я туманно подтвердил это предположение, показав всем своим видом, что мне неприятно об этом говорить. Это всех странным образом удовлетворило. Проиграв сержантам, я стал таким же как все, но все таки немного «бурым». Поэтому меня перестали сторониться, приняв в свой круг, и уважать стали намного больше, ведь я хотя бы попытался сопротивляться. Это меня вполне устраивало. Надо все таки как-то налаживать общение с коллективом.
Кроме меня на мытье сортиров не выходят несколько человек среди которых: Карасев, Романов, Баиров и Рома Бергман. Само собой так получилось, что нас туда просто не ставят. Карасев уже сумел оправиться после того первого дня, когда бычок-переросток
или сержант Василенко Антон, сломал его нерешительное сопротивление, просто дав ему как следует в грудак. Теперь Карась даже рискует показывать зубы, по отношению к таким же как он «запахам», заставляя их мыть сортир вместо себя когда ему выпадает наряд. Романов же делает все по уму, дипломатически обтекая все острые углы, но при необходимости, готов постоять за себя и физически. Рамазан тупо сразу сказал, что он «зарэжет любого», кто попытается заставить его мыть сортир. Ну а Бергман, как я уже сказал, завоевал расположение сержантов своими каллиграфическими и художественными способностями. Теперь он вечерами расписывает им дембельские альбомы, которые приличный «дедушка» начинает готовить задолго до «дембеля».
Наш взводный лейтенант Ваниев злобно вращает глазами и указывает своей начищенной черной туфлей на валяющийся перед входом в казарму «бычок». Пацаны только недавно вымели здесь все, и откуда здесь взялась эта напасть, хрен его знает. Мы стоим перед входом и молчим, не зная, что ответить этому лощеному франту в наглаженной с иголочке форме и начищенных до блеска остроносых черных туфлях. Ваниев поймал меня с приятелями, как раз в тот момент, когда мы, пользуясь выдавшимся свободным временем, собирались выйти позаниматься в спортгородок. Кроме нас троих, здесь еще около десятка других солдат из нашего взвода. Мы дружно, как положено, первыми поприветствовали командира и сразу приняли деловой вид, типа мы тут не дурака валяем, а идем по делу. Но тут лейтенант, который и так, судя по всему, был на взводе, заметил треклятый бычок.
Я спрашиваю, блядь, чей это окурок? По слогам, как для тупых повторяет Ванеев, обводя нас по очереди взглядом, как будто пытаясь вытащить ответ из глубин нашей черствой солдатской души.
В ответ снова молчание.
Козлов! Козлов, твою мать! Окончательно выйдя из себя, орет командир взвода.
Откуда-то из-за казармы к нам несется огромными шагами «замок» сержант Козлов.
Зрав желаю тыщ лейт. Начинает, было сержант, за три метра переходя на шаг и отдавая честь командиру.
Но злобный летеха и его слушать не хочет. Может ему его баба сегодня не дала, может у него зуб болит, а может просто, оттого, что он мудак, но Ваниев хочет крови.
Это залет Козлов! В бешенстве орет взводный на сержанта Развел у себя во взводе бардак, понимаешь! Почему у тебя курсанты тут шляются без дела? Почему окурки перед казармой валяются? Ты вообще сержант, блядь, или ЗС?