Визг подруги и её смелость образумили Олю она дала крови спокойно течь. Боль, запах и тепло давали то, чего раньше не было ненависть к слабости. Дождавшись очередного выстрела, Оля вылезла и с полной уверенностью взяла мужчину в прицел. Увидеть его теперь было не сложно.
Не убьёшь! Трусы! Красное отродье! Житья людям не давали! Не возьмёте! он залился прерывистым, заикающимся смехом, покачиваясь немного из стороны в сторону, попутно заряжая ещё пару патронов.
Оля нажала на спусковой крючок, пуля легла рядом с ногой он не останавливался; она выцелила голень, но, из-за его косой походки, свинец лишь цапнул кожу; ещё один выстрел отправила в плечо бандит наконец отшатнулся, успев, однако, зарядить и вскинуть ружьё.
Оля быстро сиганула вниз, когда ещё пара болванок пролетела в сантиметрах двадцати над её головой. Теплая кровь и боль заставляли моторчик работать изо всех сил. Тоня продолжала плакать, свернувшись калачиком. Вокруг свистят пули, грохочет гром.
Патроны мне!
Мне страшно!
Я сказала патроны!
Не могу!
Живее! Оля вдарила окровавленным кулаком по борту танка, кровь с костяшек отразилась на бледные от злобы и страха щёки, вслед за этим прозвучал новый выстрел, уже в метрах пяти от девчонок.
Из рубки вверх вылетел магазин, успевший блеснуть в свете молнии на долю секунды. Тут же он упал в траву, где Оля быстрым движением схватила его и перезарядила винтовку, отбросив куда подальше пустой. Она встала в полный рост.
Мужчина: лицо его было обрюзглое, в ссадинах и десятках морщин, пальцы-крюки держали обрез, будто часть тела, а взгляд его был столь же пустым, сколько обезумевшим.
Тоня открыла глаза, когда Оля уже стояла в полный рост. Она была решительна. Только взгляд выражал кашу ненависти и любви, которая выплёскивалась наружу в виде неутаимой злобы.
Кисть вцепилась в деревянное цевьё мёртвой хваткой, палец без промедлений дожал спуск. Плечо, ноющее, как и всё тело, от изорванных в шее нервов, сдержало самую пронзительную в жизни отдачу. Пуля вылетела из ствола, утягивая за собой пламя и пороховые газы. Олю, казалось, ничего не могло сейчас потревожить, но затихшая Тоня Её испуг придавал сил действовать дальше. Только вот два глазика, до того источавших искорку и огонёк, теряли всё светлое и невинное в себе, отдаваясь бритвой по лёгким, прерывая дыхание.
Бандит замедлился, когда пуля пробила ткань и мясо, раздробила ребро на десятки частей, впившихся в лёгкое, а сама она застряла в теле свинцовым оплотом злобы, ненависти и животного страха. Но урод не останавливался! Новый выстрел, и пуля проделала то же самое, разорвав мягкие ткани, раздробив кости и постаравшись лишить врага дыхания. Но он лишь отхаркнулся. «Живучий!» единственная приземлённая мысль у Оли в голове. Третий выстрел. Вновь отдача, вновь вся правая рука, щека и ухо, собственные рёбра отдались в мысли болью. Указательный палец застыл в положении «огонь». Из рук обидчика выпал обрез, взгляд урода переменился: наполнился кровью, жизнью и сознанием. Как же всё-таки не вовремя! Лёгкие разорваны на лоскуты, но он продолжает дышать. Пуля размежевала сотню нервов, вылетев насквозь. Мерзкое, сгнившее душой и сердцем, тело падает, как мешок с картошкой тупо и грубо. Но почему-то этот взгляд не даёт покоя. Он будто пытается въесться в память, начинает разъедать изнутри. Уставшая Оля, еле перебирающая ногами, идёт к нему, левой ногой больно ударяется о катки, но лишь спотыкается, не обращая внимания на боль.
Тоня за доли секунд прокрутила в голове все рассказы дедушки о войне. Будто все его истории это одно сплошное чувство или оборванная плёнка. Заметила толику сходства между его взглядом тогда, в моменты воспоминаний, его тихим и приятным, как топлёное молоко, тембром голоса, и Олей. Его истории о погибших друзьях, как их разрывало в клочья и давило под прессом войны. Как он сам был готов защищать и защищал родину, семью, себя, друзей. Нет, он не мстил, он сражался. Вспомнила, как он с радостью доставал проектор и с печальной улыбкой смотрел потёртые кадры, но для неё это было чем-то далёким, где-то там, случившимся не то что не с ней, а это и её прошлое тоже, но даже не с дедушкой. Он показывал свою старую накидку, фуфайку и рваный бушлат, которых в его части почти не было, показывал свой старенький Пистолет Коровина, который хранил после войны. Тоня не могла и подумать,
что это было взаправду, ведь дедушка всегда был таким весёлым, таким заботливым и таким Задумчивым. Почувствовала на щеках прохладные, почти белые кисти рук с красно-фиолетовыми венками на них. Когда она, будучи маленькой, проводила с ним выходные, он учил её кататься на велосипеде и подыгрывал детским капризам. Умело мастерил ей фанерные планеры, которые так же умело застревали в ветках, а мальчишки, что знали дедушку по его недюжинной смекалке в нахождении оправданий, лезли на дерево, доставая представителей авиаконструкторского гения и детской неуклюжести. Два дедушки два фронтовика. Один оставался спокойным и серьёзным, другой лёгок на подъём и шутник, но оба глубоко в душе страстные романтики, любящие жизнь и дорожащие ею, её прекрасными и мимолётными, как маленькие искорки из костра, моментами. Одно Тоня понять не могла. Что же со всеми случилось? Не хотелось издавать и звука.