Как интересно! восторгался Николай Михайлович. Тесла упоминал подобный эффект.
А ещё потом стоило Юльке закрыть глаза, как
Они шли с мамой под руку, и это был это был Большой проспект Петроградской стороны, только какой-то незнакомый. Куда больше магазинов, а вывески на них отчего-то со старорежимными ятями и с твердыми знаками на концах слов, и они куда ярче. Машин больше, да ещё и машин незнакомых; нет, «москвичи» тоже есть, но совсем другие; а ещё и совсем невиданные «руссо-балты», и ещё какие-то.
И на маме был строгий, но очень нарядный брючный костюм и туфли-лодочки, какие Юлька видела только на директрисе, да и на ней самой, Юльке, не какое-нибудь застиранное платьице да поношенные сандалеты, а стильные «бермуды», кофточка и элегантные босоножки, от которых слопала бы собственную промокашку Машка Миценгендлер, первая модница класса.
И они с мамой шли нанимать новую квартиру. Новую, потому что мама только что получила новую работу, в новом архитектурном бюро, руководителем группы, как она гордо повторяла Юльке, и теперь они смогут позволить себе куда лучшее жильё, а Юлька пойдёт в хорошую гимназию.
Твой отец прислал письмо, как бы между прочим уронила мама. Пишет, что раскаивается, что очень виноват перед нами и простить этого себе не может
Юльке вдруг стало грустно, она поняла, что и тут папа не с ними, но
Он очень раскаивается. Пишет, что что расстался с той женщиной, что дела у него идут хорошо, но якобы без нас для него нет жизни и мамин голос дрогнул.
Глава 1
29 октября 1914 года
Федя Солонов лежал на операционном столе. Стол подрагивал, покачивался, как и пол, и стены, и потолок, потому что хирургический вагон в составе специального санитарного поезда шёл на юг, прочь от Петербурга. Шёл вместе с императорским, двумя товарными, двумя пассажирскими и ещё одним боевым бронепоездом.
Все, кто вырвались из столицы.
По пути число их росло. Разрозненные отряды гвардии, столичной полиции, добровольцев, просто верных и солдат, и офицеров, и жандармов, и дворников, «и пахарей, и кустарей, и великих князей», как говорится.
Правда, с великими князьями вышла незадача многие разбежались кто куда, попрятались, многие так и остались в столице с новой властью, кто забился в щель по пригородным резиденциям, в Царском Селе, в Павловске, кто, по слухам, удрал аж за Териоки.
А остальные, все, кто мог, стягивались к тонкой ниточке Варшавской железной дороги.
Остался позади Дудергоф. Забрали младшие роты Александровского корпуса; конечно, лучше всего было б распустить мальчишек по домам и кого-то даже отдали родителям, особенно из местных, но у большинства-то семьи отнюдь не в столице и даже не в окрестностях!..
Ничего этого кадет-вице-фельдфебель Солонов не знал и не видел.
Лишившись сознания после удара шальной пулей в тамбуре, он пришёл в себя лишь ненадолго, только чтобы увидеть склонившееся над ним иконописное девичье лицо в косынке сестры милосердия, лицо, показавшееся сквозь туман боли и шока странно-знакомым, а потом вновь впал в забытьё.
За миг до того, как на лицо ему легла эфирная маска.
Прошу вас, коллега, Евгений Сергеевич. Будете
мне ассистировать, больше некому. Знаю, что вы не хирург, голубчик, но
Обижаете, милостивый государь Иван Христофорович. Я, как-никак, всю японскую прошёл. Как ассистировать при проникающих ранениях брюшной полости, знаю.
Иван Христофорович я ведь тоже могу
Вы, конечно, тоже можете, Ваше Императорское Высочество, но операция очень сложная. Нельзя терять ни минуты, может начаться сепсис. Необходимо будет начать вливание Penicillin-Lösung, Ваше Импе
Татьяна, милый Иван Христофорович. Просто Татьяна. Я ведь вам во внучки гожусь.
Ах, госпожа моя Татьяна свет Николаевна!.. Не будем спорить. За дело, Mesdames et Messieurs!..
Ничего этого Фёдор, конечно, не слышал. И ничего не чувствовал.
Две Мишени не уходил с передней пушечной площадки бронепоезда. Составы ползли медленно, несколько станций по пути к Гатчино оказались полностью покинуты (буфеты, разумеется, разграблены): сбежали все, вплоть до последнего обходчика или смазчика. Приходилось задерживаться и проверять каждую стрелку многие были переведены так, что заводили в тупики.
Офицеры, не гнушаясь чёрной работы, грузили уголь из покинутых складов. К счастью, работали водокачки, и паровозы жадно присасывались котлами к коротким раструбам шлангов.
Вагон-канцелярию в императорском поезде заполнял дым папирос. Яростно трещали все четыре «ундервуда», на походном прессе размножались Манифест, который ещё лишь предстояло предать гласности, воззвания и объявления. Место прислуги и свитских заняли военные и гвардейские, и армейцы, даже несколько флотских.
Германские добровольцы меж тем втянулись в оставленный на поругание Петербург. Временное собрание торжествовало победу; Кронштадт, форты и береговые батареи вместе с большинством боевых кораблей предались новой власти.
Однако то, что Две Мишени успел услыхать от других, вырвавшихся из города, то, что случайно оказалось у них и что теперь лежало в его карманах, говорило, что к решающему броску готовится совсем иная сила.