Сколько же ему сейчас лет? В прежние времена доктор Маквей казался Коннору стариком, а вот надо же, еще работает.
Вот, взгляните, миледи. Видите эти волны в лупе? Его очень сильно тряхнуло
«Меня тряхнуло», подумал Коннор. Мысли были вялыми, неповоротливыми, они выплывали из мрака и утекали прочь. Да, без магии тут не обошлось; плохо то, что Коннор ее не почувствовал и не отразил удара.
Сильный волшебник в Дартмуне? Сильнее столичного следователя?
Это было плохо. Очень плохо.
Он напал на меня, прошелестел голос Эммы, и Коннор ощутил едва уловимое прикосновение стыда. В памяти проплыл вкус ее крови на губах, и Коннора стало знобить.
Всему виной чары, миледи, произнес доктор Маквей. Надо же, заступился за него! Хотя подобные вещи вполне в его характере, м-да, если верить рассказам о столичной жизни, но тут дело в окутавшей его магии. Вот, видите? Он не владел собой.
Еще хуже. В Дартмуне маг, который настолько силен, что Коннор его не чувствует меньше всего ему хотелось стать марионеткой в чужих руках, а он почти видел, как к нему потянулись эти руки. Коннору померещилась язвительная ухмылка на тонких губах. «Я читаю твои мысли, почудился далекий призрачный голос. Я буду вертеть тобой, как захочу, а твое реноме отъявленного мерзавца мне только поможет».
Коннор открыл глаза. Первым, что он увидел, была огромная лупа в серебристой оправе артефакт, который используют для обнаружения магического воздействия. По стеклу плыли разноцветные волны и полосы, и в их сочетании и сплетении Коннор увидел, что дела его идут скверно.
Потом в поле
зрения появился доктор Маквей если раньше он казался Коннору старым, то теперь выглядел древним, почти мумией. Рядом с ним стояла Эмма бледная, строгая, в закрытом платье с высоким воротом.
Что случилось? Коннор боялся, что не сможет говорить, но все-таки смог, хоть горло и отозвалось болью.
На вас напали, мой дорогой! ответил доктор Маквей, сверкнув золотом вставной челюсти. Причем, если верить этому предмету, еще вчера вечером!
Вчера вечером я убил дракониху, сообщил Коннор. Давящая слабость и тошнота отступали, и это не могло не радовать. Доктор рассмеялся.
О да! Эбенезер вопит об этом на весь север, вы лишили его дохода, который почти прилетел в руки, сказал он. Коннор перевел взгляд на Эмму и вдруг предположил:
Что, если эта дракониха спустилась в город не просто так?
Доктор пожал плечами. Эмма нахмурилась, и Коннор поспешил добавить:
Простите меня, Эмма, я уже не владел собой, когда ударил вас.
Он надеялся, что его слова прозвучали искренне и не были просто формальным извинением. Девушка кивнула, и на ее щеках снова проступил румянец. Коннор подумал, что она не просто хорошенькая красивая. Похожая на фею из книги сказок: в детстве у Коннора была такая, и он любовался рисунком феи в легком синем одеянии и месяцем, вплетенным в волосы. Потом отец отобрал книгу: незачем парню читать бабьи сказки.
Но фея вернулась.
Чем вы ударили дракониху? доктор снова перевел свою лупу на Коннора и нахмурился.
Белым огнем, ответил Коннор, и в нем вдруг заворочалось какое-то тоскливое, знобящее чувство. Что-то не так?
Вы ведь высший советник следственной магии? уточнил доктор каким-то странным тоном, и Коннор вдруг вспомнил, как однажды о нем написали на первой полосе «Столичного времени»: высший советник следственной магии, один из лучших магов своего поколения во всем мире.
Почему сейчас это звучит, как издевка?
Коннор кивнул. Откуда-то снова накатила слабость, сделала его маленьким и уязвимым. Взгляд Эммы стал растерянным и сочувствующим, и это сочувствие ударило Коннора сильнее, чем он сам хлестнул по ее груди.
Судя по артефакту, сейчас в вас почти нет магии, медленно, взвешивая каждое слово, проговорил доктор Маквей. Так, какие-то золотистые остатки в белом, видите?
На мгновение Коннору показалось, что доктор говорит о ком-то другом. Эмма ахнула, прижала пальцы к губам. Рука была, как чужая: Коннор взял у доктора лупу и навел на свое запястье.
Какое-то время он смотрел на цветные переливы в лупе и отстраненно думал, что доктор ему еще польстил. Никаких остатков, пустота. Должно быть, последние частицы магии Коннор потратил минувшей ночью на заклинания контрацепции и обезболивания.
Он почти выронил лупу на кровать. На какой-то миг ему сделалось очень смешно, потом за смехом пришла боль, пронзившая голову. Коннор сжал зубы, чтобы не застонать в голос.
Надо было держаться. Надо было сохранить лицо хотя какое там, больше всего Коннору сейчас хотелось уткнуться в подушку и заорать, выплеснуть ту боль, которая пульсировала в нем ледяными ключами. Магия была тем, что всю жизнь поддерживало его и давало ему хоть какие-то основы а теперь ее не стало, и Коннор просто не знал, что делать.
Эмма смотрела на него с ужасом и болью. Этот взгляд был хуже пощечины: чем дольше он длился, тем больше Коннор ощущал собственную мерзкую никчемность.
Надо же произнес он, и доктор Маквей ожил: проворно подхватил свой саквояж, вытащил из него какие-то порошки и принялся смешивать лекарство. Надо же почти шепотом повторил Коннор.