Не губите, ваше благородие. Ну, нагрубил сдуру Так вы ж сами и вразумили меня. А про служанку вашу сказал, что сбежала мол, не сыскал её, доверительно шептал мне побитый, когда мы направились на кафедру словесности.
Я, конечно, не посмел идти впереди важных ученых мужей и чуток подотстал.
Я уж за вас, благодетеля, бога молить стану!
Да, вот такое сейчас сословное неравенство я ему в рыло, а он за меня молиться обещает! При том, что боится он не меня, а графа видно, тот человек с фантазией и без тормозов.
Киваю, не глядя. Ну его нафиг ещё чего доброго, в ноги бросится. Или поцеловать захочет руку. А вдруг не руку? Тут всё возможно.
Лекции у нас по утрам на Моховой читают, просвещают меня по дороге, да только занятий пока нет: студентов ещё не собрали.
Никаких сомнений в том, что я поступлю в университет именно к ним, не возникает. Ну а куда же ещё? А я вообще-то хотел на другой факультет нравственности и политики. У меня, кстати, и письмо от владыки Самуила припасено. Рекомендательное. Вроде того, что у дАртаньяна было. Но пока придерживаю
его.
Оглядываю кафедру. Очень колоритно здесь. Просторное, прямоугольное помещение, длиной около десяти метров. Потолки высокие тричетыре метра, окна огромные два с половиной метра высотой, с деревянными рамами и полупрозрачными занавесями. Из-за этого света здесь более чем достаточно день-то летний, солнышко сияет. В центре небольшой деревянный подиум, на нём высокий пюпитр.
Рядом стол с чернильницей и несколькими томами латинской классики. Вдоль стен расположены скамьи для учащихся крепкие, деревянные, с подставками для книг. В углу книжный шкаф, заполненный учебными пособиями. Вижу заголовки: «Риторика», «Грамматика», «Поэтика», а также труды Аристотеля и Цицерона.
Потолок аудитории украшен лепниной, но без излишеств. К стенам прикреплены бронзовые канделябры со свечами для вечернего освещения. На стене портреты Карамзина и государя императора Николая Первого. В углу изразцовая печь, предназначенная для обогрева в холодное время.
В целом в целом мне нравится. Есть во всём этом что-то уютное и располагающее к учению.
Переходим во вторую комнату здесь уже камернее, но, как выясняется, и люднее: ещё пара-тройка ученых мужей, и двое юношей по виду студентики. Один из них за писаря.
Меня представляют. В ответ сыплются имена и фамилии, большей частью не слышанные мною ни разу. Я их и не стараюсь запомнить, только вежливо киваю в ответ, как болванчик.
Сажусь рядом с долговязым смуглым парнем на вид помесь татарина с русским, пожалуй. Он как раз занят делом: старательно скребёт пером по бумаге, ведя что-то вроде протокола заседания. Увидев мой интерес, кивает и протягивает лист мол, смотри, раз хочется.
Почему бы и нет вон, пока наши важные господа обсуждают что-то между собой, мы тут с долговязым сами себе предоставлены.
На листке аккуратным почерком, крупно:
Дата: такая-то.
Председатель: профессор М. Т. Каченовский.
Секретарь: студент Г. Е. Благословский.
Гриша! шепотом по-простому представляется секретарь.
Я, конечно, в ответ тоже без отчества нечего тут барина из себя изображать. Тем более Гриша человек приятный: не дергается, не чинится, бумаги не прячет делится, как с товарищем по партии в смысле, по кафедре.
Порядок дня:
Чтение стихотворения г-на студента С. С. Козлова:
«Глас матери над колыбелью младенца». В духе сентиментализма, с подражанием Державину. Рассуждение г-на профессора Каченовского:
«О древнерусском слоге и его преимуществе над вычурностью новейших подражаний Западу».
3. Чтение отрывка перевода из Гомера (Илиада), г-на Н. И. Гнедича.
Сравнительный разбор с французским переводом.
4. Замечания по стилю письма новых повестей г-на Булгарина, доставленных в Общество.
5. Костромская поэзия наших лет, стихи начинающего поэта.
6. Обсуждение предложения учредить ежегодную премию за сочинение в духе «народной словесности».
Похоже, пятый пунктик это про меня. Ну да, кто ж ещё тут из костромских поэтов? Внутренне напрягаюсь.
Постепенно все успокоились от восторгов по случаю встречи друзей, и профессор Каченовский торжественно открыл заседание. Первым слово получил некий Сергей Сергеевич пухлый студент с округлой, холеной физиономией, явно не испытывающий проблем с деньгами, так как одет он уж очень хорошо, в отличие от того же меня.
Зачитывает свои стихи Что сказать? Да не разбираюсь я в поэзии, хотя, как и все, парня хвалю, а Гриша записывает напротив первого пункта резолюцию:
Принято с одобрением. Г-н профессор Мерзляков отметил «ласкательную плавность слога и искренность чувства».
М-да. «Ласкательная плавность». Хорошо, что не «смиренная слюнявость». Интересно, что про мои стихи скажут?
Напротив второго пункта Гриша опытно записал:
Г-н Воейков возразил, защищая «естественную свободу формы».
А я, признаться, особого спора не заметил просто старик кашлянул и что-то переспросил. Ну да ладно, не моё дело. А вот на разборе поэмы Гомера я попытался блеснуть знанием французского, но в резолюцию внесли что-то невнятное
Отмечены «силы выразительности русского стиха».
Насчёт Булгарина Оказывается, этот поляк пишет разные фельетоны на злободневные темы. Весьма скользкие, надо сказать. Поэтому после недолгого шуршания бумажек и шушуканий типа: «изволите ли согласиться?» было решено отложить официальную рецензию. То есть не ругать, но и не хвалить. Выдержать паузу, так сказать. Вдруг сам исчезнет.