Возле собора, на приступочке, сидел еще нестарый человек, который, завидев подходившего к нему Маркела, встал. Маркел, остановившись перед ним, спросил:
Это ты Максимка Кузнецов?
Нет, робко сказал тот человек. Я Венька Баженов, а Максимка завтра заступает.
А где он сейчас? спросил Маркел.
Спит дома, что еще, ответил Венька.
Ага, сказал Маркел, ага. После велел: Сведи меня на каланчу.
Э! сказал Венька испуганно. Я не могу. Мне надо здесь присматривать. Ты сам иди, чего тебе.
И в самом деле, подумал Маркел, и пошел, открыл калитку, зашел за оградку и только тогда увидел, что возле лестницы на колокольню стоят два стрельца. Маркел им сказал:
Здорово живем, ребятки. Мне надо наверх. И показал овчинку.
Стрельцы расступились. Маркел стал подниматься по лестнице. Лестница была крутая, тесная, а сама колокольня высокая, саженей в двадцать, не меньше, так что Маркел запыхался, покуда на нее взобрался.
Зато смотреть оттуда сверху вниз было очень способно: Маркел видел и Авласкино, и Битяговское подворье, и кабак, и заволжскую Тетерину слободу, и уже с этой стороны Конюшенную, а за ней дальше, уже даже за городским валом, Янову, и еще много чего другого. А вот зато сам внутренний царевичев двор был виден плохо, потому что с ближней стороны половину его закрывали каменные так называемые Тронные палаты царевичева дворца, а дальше самый дальний угол был не виден из-за старой Константиновской церкви. Так же и другие разные постройки тоже лучше не стояли бы, думал о них Маркел, внимательно рассматривая внутренний царевичев двор. Хорошо еще, думал он дальше, что хоть то самое место, где та великая беда случилось, было видно хорошо. Так что вполне такое могло быть, что Максимка Кузнецов отсюда, сверху, видел, что же там тогда сотворилось. И завтра его надо будет привести к кресту, а после при всех спросить, с жаром подумал Маркел, и опять стал смотреть сверху вниз на тот угол двора, где ровно неделю тому назад, даже уже больше, еще в полдень, государь царевич Димитрий Иванович пришел туда живым и невредимым, а обратно его унесли неживым. Так что же там тогда случилось в самом деле?! Вот о чем тогда думал Маркел, и стоял, и смотрел еще и еще. А после стал смотреть и по другим сторонам, особенно на пролазные Фроловские ворота, которые оттуда, сверху, тоже были видны очень хорошо, и через них сновал народ по мосту через ручей туда, где на самом берегу реки, то есть Волги, стояли одна за другой три, пять, семь царских конюшен. А перед конюшнями стояла слобода, где, вспомнил Маркел, в первом доме с краю живет некто Андрюшка Мочалов, который умеет славно чистить хлебное вино. И кому, как не ему, тут же подумал Маркел, держать тайную корчму?! Вот кого сейчас бы стоило проверить, подумал Маркел дальше, поправляя шапку и поворачиваясь к лестнице.
И с этой мыслью он быстро спустился вниз, так же быстро миновал стрельцов и через открытые передние ворота прошел дальше, к таким же открытым Фроловским, а через них взошел на мост через сказанный Каменный ручей, перешел через него и оказался в тоже уже неоднократно сказанной Конюшенной слободе. Там сразу начиналась улица. Маркел решил брать налево, потому что он же шел по нечистому делу, и там, по левую руку, в первом же подворье, подошел к высоченным воротам и постучал в них в колотушку. Никто не шел открывать и даже голоса не подавал. Тогда Маркел еще раз постучал. А после еще раз.
И еще. Тогда с противной, правой, стороны открылись ворота, из них вышел человек и спросил, кому кого нужно. Маркел сказал, что Андрюшку. Э, сказал тот человек насмешливо, его уже который день ищут, а его нет. И нечего, прибавил этот человек уже сердито, здесь шуметь. Винюсь, сказал Маркел, и даже взялся за шапку, но снимать ее все же не стал, а развернулся и пошел обратно. Брешет этот человек, думал Маркел, усмехаясь, никуда Андрюшка не сбегал, иначе где бы это Авласка вчера выпил, как не здесь, а если люди брешут, то это не зря, то, значит, здесь надо искать и непременно что-нибудь найдешь, и даже не только тайную корчму! Вот о чем тогда думал Маркел, опять поднимаясь на мост через опять сказанный ручей. А проходя обратно через тоже уже сказанные Фроловские ворота, Маркел уже совсем в сердцах подумал о том, что день уже совсем кончается, солнце садится, а он за все это время ничего не ел, только в обед горелого вина на три пальца отведал, когда был в кабаке, а псы-бояре хоть бы коркой хлеба его угостили, так нет же! То есть вот с какими мыслями Маркел тогда вошел к себе, то есть в ту бывшую холопскую.
Но, правда, и там никто не собирался его потчевать, потому что там давно уже перекусили и им даже стол уже прибрали, и теперь они на нем играли в зернь на запись. Играли Яков, Илья, Иван, Варлам и Овсей, а Парамон уже лежал у себя и, может, уже даже спал. А Вылузгина не было совсем. Ну да Вылузгин, подумал Маркел, садясь на свою лавку, и так слишком часто сюда заворачивал, слишком много здешним местам чести. Подумав так, Маркел посмотрел на подьячих, которые продолжали играть в зернь и при этом еще делали вид, будто они так увлеклись, что даже не заметили его прихода. Значит, им хвалиться совсем нечем, подумал Маркел дальше, ничего они сегодня интересного не вызнали, а ножа тем более не отыскали, хоть вчера и хвалились. Маркел спросил: