Но дальше рассказывать не стал, а замолчал и задумался. И все за столом молчали. Было уже темно, надо было разживаться светом. Парамон велел Овсею принести огня, но Вылузгин остановил его, сказал:
Не надо. Завтра хлопот будет много. Ложитесь. И я к себе тоже уже пойду. После чего встал и начал со всеми прощаться. Маркел ему только кивнул, также и он только кивнул Маркелу и ушел.
Когда все легли и затихли, Маркел долго не спал, а лежал и думал, и пытался представлять себе то одно, то другое, и то этого не видел, то того, а под конец никак не мог понять, почему только один Петрушка побежал тогда к крыльцу, а все остальные ребятки остались с царевичем. Неужели им было не страшно, подумал Маркел
И тут как раз заснул.
6
А велось это у них, как оказалось, не на заднем, а на теремном дворе, почти перед самым красным крыльцом. То есть когда выйдешь в ворота и даже еще пройдешь мимо дьячей избы, которую, кстати, к тому времени уже всю починили и у нее на крыльце уже даже стояли стрельцы и дверь была закрыта. Маркел прошел мимо дьячей избы прямо к толпе, которая стояла дальше, возле сказанного красного крыльца. Там Маркел, когда протолкался, увидел столы, их было три, и посередине, за самым из них высоким, сидели Клешнин и Вылузгин, а с одного, с правого от них бока, сидели московские подьячие, то есть тоже уже сказанный Илья и с ним Парамон и Варлам, а слева сидели чужие, то есть незнакомые Маркелу пищики наверное, подумал он, это углицкие. Так оно после и оказалось, но пока это было совсем не важно, а важно было вот что: перед столами стоял человек, его туда только привели, и он еще озирался. Но тут Вылузгин не дал ему как следует опомниться, а знаком поманил к себе. Тот человек подошел. Вылузгин поднял со стола крест, а это был большой серебряный наперсный, и тот человек поцеловал тот крест и невнятным быстрым голосом стал говорить, что во имя Отца и Сына и Святаго Духа он душой кривить не будет, а будет говорить только то, что было и что сам видел и сам слышал, и так далее. Говорилось это быстро и толково, никто тому человеку ничего не подсказывал, из чего Маркел подумал, что здесь подобным образом уже немало народу божилось, а вот теперь божится этот.
А этот человек уже вернул крест Вылузгину, Вылузгин положил крест на стол и начал спрашивать, кто перед ним такой и почему его сюда позвали и что он может дельного сказать. Тот человек сказал, что он Немир Бурков, здешний бывший царевичев сытник, а теперь, когда царевича не стало, он просто царицын.
Царица, строго сказал Вылузгин, в Москве.
На что Немир Бурков подумал и сказал, что он сытник государыни Марии Федоровны, вдовой супруги государя Ивана Васильевича всея Руси. После чего осмотрелся. Все молчали. А народу вокруг было много! Да и что было сказать, Немир Бурков сказал все верно. А все равно крамола чуялась! Вылузгин сердито хмыкнул и посмотрел на Клешнина. Клешнин сказал:
И царь тоже в Москве. Христианнейший и боголюбивый государь Феодор Иоаннович, сын Иоанна Васильевича. И, помолчав, добавил: И старший брат Димитрия Иоанновича, которого вы, псы, не смогли уберечь! Эти слова Клешнин сказал уже довольно громко и грозно. И так же грозно продолжил, оборотясь уже только к Буркову: Где ты был, когда царевича не стало? Почему его не уберег?!
Бурков сразу побелел, и руки у него, было видно, тоже сразу затряслись, но отвечал он бойко:
А я, государь-боярин, тогда был в передних сенях, а двери были закрыты, и я ничего не видел. Да и кто я такой, чтобы видеть? Моя служба простая: носить блюда. Михалыч скажет: неси огурцов, я несу. Скажет: медов я медов.
Кто такой Михалыч? спросил Вылузгин.
Наш старший сытник, боярин, ответил Бурков. У нас два старших сытника, на переменку, Осип Михалыч и Тимошка.
Где они? спросил Клешнин.
На эти слова из толпы вышли двое, один назвался Осипом, второй Тимошкой. Им тоже велели подойти к кресту, они подошли и поцеловали его и побожились не кривить душой. После чего Осип, который, по его словам, тоже ничего не видел, а только слышал
со слов верхнего, как он его назвал, сытника Семейки Юдина, что государь царевич занемог падучей и упал на нож, и долго бился и зарезался. Вот что он, сказал Осип, слышал, а видеть ничего не видел.
Это, сказал на это Вылузгин, ты сразу не видел а когда ударили в набат, что видел?
Видел, что бежит народ, ответил Осип.
А дальше что? спросил Клешнин.
Набежало их ой сколько! сказал Осип.
А ты что? опять спросил Клешнин.
А что я? испуганно ответил Осип. Я человек маленький, меня робость взяла, ой, думаю, беда какая, надо ноги уносить, пока здесь чего не случилось! И я побежал.
Ага! громко сказал Вылузгин и даже потер руку об руку. Значит, государь царевич здесь лежи и помирай, а нам всем дела нет, так, что ли?!
Нет, конечно, сказал Осип, а сам еще сильнее побледнел. Разве же такое можно?!
А зачем тогда бежал? спросил Вылузгин.
Так это я только вначале побежал, сказала Осип, а после сразу вернулся. А мне говорят: а чего ты вернулся? Государь лежит убитый!
Какой тебе еще государь! громко воскликнул Клешнин.