Сплюнул Василий от досады, обошел «эмку», соображая, как ему быть. Потом сел за руль, помчался на Молдаванку. Он знал, где жил Стась, с которым успел подружиться. Довольно быстро нашел его. Тот оказался раненным в ногу осколком бомбы, лежал в постели.
«Не поможет он мне ничем», решил про себя Василий, но все же рассказал о положении, в которое попал.
Стась велел матери позвать деда. Пришел сутулый, со сморщенным, загорелым до черноты лицом старик.
Стась заговорил с ним по-румынски.
«Отец матери», догадался Погорелый.
Выслушав внука, старик молча пошел к выходу.
Иди за ним, Вася, он поможет тебе. Прощай.
До свидания, Стась! Я думаю, что мы еще встретимся. Спасибо, друг!
Дед сел в «эмку», и они двинулись в рыбацкий порт. Там в срочном порядке грузились остатки рыбных припасов на последние траулеры. Дед отдал этому порту сорок лет своей жизни. Поэтому одного его слова было достаточно, чтобы Погорелого вместе с его «эмкой» подхватил могучий кран и бережно поставил на усыпанную рыбьей чешуей палубу.
Вот так и добрался Вася, которого после этого рейса все в полку начали звать Несгораемым, в Севастополь, а оттуда уже в Керчь.
Командир слушал своего водителя и не находил слов, чтобы воздать должное его честности и преданности. «Действительно, думал он про себя, Вася из тех солдат, кто шилом борщ выхлебает».
Шестаков снял с руки купленные еще в Испании позолоченные швейцарские часы:
Возьми, Вася, это от меня. При первой возможности представлю тебя к награде.
Спасибо, товарищ командир, на всю жизнь сохраню
«И сохранит, подумал Шестаков. Как «эмку» сберег, так и часы».
Перебрались на косу Чушка, съехали с парома, остановились.
Шестаков выскочил из кабины:
Ну-ка, Вася, выгружай, что с собой привез из Одессы.
Погорелый откинул спинку заднего сиденья там
полным-полно копченой рыбы, сушеных бычков.
Капитан траулера узнал, что я шофер Шестакова приказал выдать самой лучшей рыбы, чтобы я обязательно вам вручил. Он еще сказал, что тысячу раз обязан вам своей жизнью и сохранностью траулера, потому что наши летчики не давали фрицам бомбить беззащитный рыбацкий порт.
Ну что ж, спасибо капитану, попробуем его рыбки. А где же мои вещи?
Погорелый достал ящик и увесистую связку газет, письма.
Лев и подошедший комиссар сразу набросились на почту. Газеты оказались устаревшими, а вот письма они, если не прочитаны, никогда не теряют своей новизны.
Кому достались письма тот страшно обрадовался, когда же Верховец протянул конверт Шестакову тот не сразу поверил, что и ему есть весточка.
От Липы, почерк ее узнаю
У Льва задрожала рука, потянувшаяся за конвертом. Как от Липы? Ведь 21 октября нашими войсками оставлен Донецк
Медленно, осторожно, как будто в нем мина, вскрыл конверт, извлек письмо, прочитал его. На душе полегчало: семья вместе с отцом и матерью заблаговременно эвакуировалась в глубокий тыл. Вот только неизвестно куда, где их искать.
Ну что ж, Вася, спасибо тебе еще раз. За письмо. Если бы не ты я бы не знал, что с семьей
Погрузка в железнодорожный эшелон заняла немного времени. Через два дня полк был под Грозным, в Гудермесе. Здесь всем предоставили месячный отдых. Расположились на окраине города, у базара. Именно это обстоятельство явилось причиной довольно крутых порядков, установленных Шестаковым. Базар пестрый, многоязыкий и бойкий. Там было что угодно.
Полк прибыл из Одессы. Весть эта молниеносно облетела город, и стоило в нем появиться кому-либо из летчиков или техников их тут же окружали местные жители. А на базаре сразу же подносили вино, персики, гранаты. Отказаться обидеть людей.
Как-то дежурный по гарнизону капитан Карахан за такой «неотказ» объявил сержанту Филатову десять суток ареста. Пришлось срочно найти более-менее подходящий подвал, на скорую руку оборудовать его, приставить к нему караульного и посадить туда незадачливого сержанта.
Это было последнее ЧП такого рода в полку.
Назавтра вступил в действие жесткий распорядок дня: ранний подъем, физзарядка, завтрак, занятия до обеда и после него, ужин, политмассовая работа в вечерние часы, отбой. Все загружены до предела, хватало работы и командирам, и комиссарам.
Многим такая жизнь показалась значительно труднее, чем на фронте. А для Шестакова и Верховца сложнее: надо было не дать людям расслабиться, позволить себе лишнее, ведь впереди ждала все та же война и силы требовалось сохранять, а не распылять.
Николай Андреевич собрал комиссаров эскадрилий, партийный и комсомольский актив.
Семьдесят три дня обороны Одессы каждый наш солдат, сержант и офицер, каждый коммунист и комсомолец служил образцом выполнения своего воинского долга, сказал он. Некоторые думают: сейчас можно дать себе послабление. Только думать так значит забывать, что на нас смотрит народ. Смотрит и гадает: а какие же они, фронтовики, защитники наши? Вы понимаете, какая это для всех нас ответственность!
Полезным и волнующим получился этот разговор.
А закончился он несколько неожиданным предложением комиссара эскадрильи Феодосия Дубковского.
В Грозный прибыли вещи наших погибших летчиков, обратился он к Верховцу. Я слыхал, что их собираются сдать на гарнизонный склад. А почему бы нам самим не отправить их родственникам? Адреса многих нам известны, а какие не знаем майор Никитин поможет найти в документах. Напишем письма родителям, женам.