У бокового столба, на циновке, где, очевидно, располагались японские часовые, теперь лежал Мбанго, самый молодой воин гарондов. К груди он крепко прижимал небольшой сверток. Увидев Алекса, он расплылся в улыбке. Его тускнеющие глаза оживились.
Мой кадонги, теперь ты поверишь мне, и ты, Жакунда, и Гаро, и воины, слова давались ему с большим трудом. Трясущимися руками он развернул узелок, и с груди его покатилась голова японца. Жакунда поднял ее.
Мбанго настоящий мужчина и храбрый воин. Поздравляю тебя, Мбанго, с первой головой врага! торжественно произнес Жакунда.
Ты молодец, Мбанго! сказал Алекс одобряюще, а сам отвернулся, чтобы не видеть отрубленную голову. Поправляйся быстрее.
Спаси меня, мой кадонги, страстно зашептал юноша синеющими губами. Я хочу жить. Не дай мне умереть. Ты все можешь Джапони сохранили мне жизнь и послали шпионить за вами. Я согласился. Я хотел жить. Но я не хотел быть предателем. Я не предавал вас и постарался доказать это Спаси меня, мой кадонги! Я Я хочу быть с вами
Юноша дернулся, застонал. Подскочил отрядный лекарь Гонда. Дернул окровавленную рубашку на груди Мбанго. Обнажил рваную рану, пониже правого соска, заткнутую пучком травы. Гонда разложил свои инструменты и снадобья.
Будет жить? спросил Алекс.
Должен. Он же молодой и крепкий.
Сделай все, что можешь! Жаль такого парня потерять. Алекс постоял еще, потом обратился к Жакунде. Ну, брат, теперь не мешкать! Ночь кончается. Вперед!
Бой длился недолго. Японцев застигли врасплох, во время сна. Гаронды, бесшумно проникнув в морунг, вырезали весь карательный отряд. Освободили из-под ареста старосту и десять заложников. Последних японцы грозили повесить утром в отместку за совершенную на дороге диверсию и за «укрывательство диверсантов». В доме старосты взяли в плен генерала и двух офицеров.
Занималась заря. Все шире разливался свет, становясь с каждой минутой все ярче. Пропел петух в дальнем конце деревни. Ему откликнулся другой, третий. И пошла
перекатами петушиная перекличка, задорная, горластая. «Как у нас в деревне», вспомнилось Алексу, и сердце защемило тоской. Жители деревни, потревоженные ночным боем, сходились на площадь. Алекс отпустил воинов отдыхать, остался лишь с Жакундой и телохранителями. Они наотрез отказались оставить его одного, своего кадонги.
Жакунда, проследи, чтобы воины не брали голов джапони. Нам ни к чему подобное зверство, сказал Алекс.
Этот обычай почти умер, кадонги, Жакунда торопливо начал застегивать на пуговицы распахнутый ворот гимнастерки. Мы берем только пряди волос с голов убитых врагов. Ты видел это на одежде наших мужчин. А Мбанго отрубил голову джапони, чтобы доказать свою верность нам.
Я боюсь, чтобы не возродился ваш древний кровавый обычай «охотников за головами». А что ты прячешь, брат?
Да так, разные дурачества, смутился вконец Жакунда. Он расстегнул свой ворот гимнастерки, и там, на бронзово-коричневой мощной груди командира, Алекс увидел две вытатуированных синим цветом фигурки человечков.
Громов улыбнулся.
Кадонги, заговорил виновато Жакунда, я убил уже двух джапони. Для счета нацарапал, чтобы не забыть, А еще это гордость воина. Но если тебе не нравится, я сдеру эти знаки вместе с кожей.
Ну зачем же! В таких рисунках ничего плохого нет. Некоторые ведут счет убитым врагам зарубками на прикладе винтовки. Вы, нага подобными рисунками. Сомневаюсь в одном: хватит ли у тебя груди на всех джапов, которых надо уничтожить, добавил лукаво Алекс.
На площади состоялся импровизированный митинг. Селяне сидели и стояли. Многие были с детьми. Из первых рядов поднялся высокий старик.
Вот эти храбрецы, указал он сухой рукой на Алекса и Жакунду, стоящих рядом со старостой, пришли к нам, побили японцев и уйдут. А мы останемся с ножами против пушек. Так и получается: бросишь глинкой, в тебя кинут свинцом. Я уже отжил свой век. Но куда податься им? и старик показал на копошащихся перед собой детей. Куда спрятаться от мстительных японцев? Разве тростник остановит пулю? И разве тростник не мог нагнуться, чтобы пуля не срезала его? Мы бы могли мирно договориться с японцами. Теперь поздно.
Мы видели дым бедствия и поспешили на помощь, возразил, волнуясь, Жакунда.
Их зажег какой-нибудь трусливый юнец. Совет старейшин не давал согласия на это, вмешался другой старик, жрец земи, продолжая сидеть на обрубке дерева, покрытом звериной шкурой. По бокам его стояли два молодых воина. Ну и пусть повесили бы десять заложников. Поделом нам не бери чужое! Это были бы жертвы богам, которых мы прогневили. Теперь жизнь наша повисла на кончике ногтя. Пролитую воду трудно собрать. Нас, как глупых щенят, толкнули на тропу войны. И это сделали они, жилистый палец жреца ткнулся в Алекса и Жакунду. Палец дрожал, тряслась и белая окладистая борода главного жреца.
Тягостное молчание повисло над площадью. Оно не предвещало ничего хорошего. Земи переглядывались, тяжело вздыхали. И тут раздался дикий крик:
Мы погибли! Проклятие убийцам! Хватайте их!
Толпа зашевелилась, заворчала, качнулась вперед. Телохранители подтянулись к своим командирам, встали рядом маленькой плотной кучкой.