Так, ведя полуголодную жизнь и творя грандиозные государственные стройки (главным образом тяжелую индустрию), жило население СССР. Были и аресты
в эти годы, так называемых, «политических», вылавливались остатки «контр-революции»: бывшие белогвардейцы и им сочувствующие, а затем всевозможные троцкисты, бухаринцы и им подобные. Народ мало разбирался, кто такие троцкисты или бухаринцы, но власть оповещала население, что эти люди предатели дела Ленина. Народ мало этим интересовался, больше думал о хлебе. В начале тридцатых годов положение совсем ухудшилось: началась насильственная коллективизация. Крестьяне не желали идти в колхозы. Их нежелание, непривычность и неприспособленность работать а коллективе, а затем и явный саботаж привели к тому, что урожай в эти годы не пришлось снимать его не было.
Правительство решило одним бесчеловечным ударом по крестьянству сломить его сопротивление. Оно (правительство) отдает приказ отобрать всё зерно, т. е. хлеб, от крестьян житницы СССР крестьян Дона, Кубани и Украины, обрекая этих тружеников на голод. В села направляются тысячи чекистов, партийных активистов и, с помощью местных активистов из коммунистов и комсомольцев, начинается очистка под метлу колхозных амбаров; у оставшихся еще единоличников-крестьян перекапывают все огороды, сады и дворы, рыщут на чердаках, на печах и под полами в поисках зерна. Все найденное отбирается до последнего; отбирается не только хлебное зерно, но и ячмень, овес, просо и т. д. Крестьяне остались без хлеба. Начались крестьянские бунты. В ответ правительство применило беспощадный террор. Сотни тысяч крестьян были отправлены в кацеты, тысячи расстреляны Непосильный полуголодный труд, мучения, болезни и смерть были неизбежным концом этих мучеников, попавших в кацет только за то, что они хотели жить.
Зимой 1932-33 г. г., как последствие выкачки всего хлеба из колхозов разразился страшный голод. Картины были потрясающие. Мне пришлось быть очевидцем этого ужаса в гор. Таганроге. Крестьяне местных сел, оставшись без крошки хлеба, бросились в город в надежде получить работу на заводах, где по карточкам рабочим выдавался хлеб в таком количестве, при котором можно было не умереть с голода. За неимением квартир, которых не хватало самим жителям города, пришлые крестьяне стали рыть землянки вокруг города. Рылись просто ямы, кое-чем прикрывались от дождя и снега. Ввиду того, что власти запрещали такое «строительство» и милиции разгоняла «строителей», эти поселения получили название «нахаловки» т. е. строились нахально, ради спасения своей жизни. Тем, кому удавалось получить работу, получал карточку на хлеб и жил; тем, кому это не удавалось, ходил по городу, прося милостыни. У хлебных лавок стояли тысячные очереди ожидая хлеба. Занимали очередь еще с ночи, как только стемнеет, не глядя на то, что милиция постоянно разгоняла такие «хвосты». Стояли на морозе, в снегу, дрожа и глотая голодные слезы, целыми ночами. Утром получали жалкий кусок хлеба и делили на семью, на мелкие кусочки, которые жадно съедались. Он был черный, как смола, полусырой и жидкий, в нем было все, что угодно, кроме настоящего зерна. Но голод делал его неимоверно вкусным и в нем была жизнь!
На зиму Таганрогский порт замерзал. Закрывалась навигации. Закрывалась и контора «Экспорт-хлеб» и мои отец терял должность до следующей навигации. С потерей работы он терял всё и мы наша семья начинали голодать, как и все другие. Как только ударили морозы в 1932 г., голодающие, бродящие по городу, стали умирать сотнями и тысячами. Я помню, идя в школу, видел их лежащими на улицах. Мне было очень страшно и я, проходя мимо, старался не смотреть на трупы. Как только началась весна, выжившие голодающие печали пухнуть. Это страшная картина. Это были пухлые трупы людей с кровоточащими ногами, с полусумасшедшим взглядом и с протянутой рукой, просящей хлеба. Я помню у наших соседей Хворостовых умер отец от голода. Это было зимой. Его сын Гришка Хворостов пришел к нам и сообщил, что отец «дошел». Он попросил меня поискать веревку, чтобы привязать к салазкам труп отца и отвезти на кладбище. Я нашел кое-какой обрывок. Останки Гришкиного отца обмотали тряпками и закрыли мешком. Зайдя с Гришкой в их комнату, увидел его мать. Она смотрела на нас, но не могла говорить. Она была уже живой труп. Мы молча вышли и потянули салазки по сугробам снега к кладбищу. Нужно было тянуть на другой конец города. Дойдя до Старого Базара, я не мог дальше тянуть: мои детские, силы мне отказали. Пурга засыпала мне глаза, ветер сбивал с ног. Несчастный сын потянул салазки с трупом своего несчастного отца сам. Он вернулся вечером к зашел к нам. Моя мать сварила несколько картошек и мы с Гришкой поели. Он рассказал нам, что отца дотянул он до кладбища, перекинул через забор в снег и этим похороны окончились. Когда весной пригрело солнце и стаял снег, то оказалось
подобных Гришке были тысячи: вдоль кладбищенского забора с внутренней стороны лежала горы трупов. У людей не было ни средств, ни сил, хоронить своих родных.
Да, это были страшные, тяжелые годы К концу 1934 г. положение немного улучшилось. На улицах не стали валяться трупы, но все еще жить было неимоверно трудно.