вышли из гарнизона и направились по знакомой дороге к станции. Напрасно Иван расхваливал погоду. В степи разгуливался ветерок. С неба летели пуховые снежинки, приятно щекотали лицо. Померанцев молил, чтобы сильней разыгрался буран. Он заметет следы. Только бы никто не встретился, не помешал ему.
Они шли не спеша. Евгения рассказывала о харбинской жизни.
Там зима куда мягче, чем здесь. Да и ветров таких ярых нет. Если нам скоро разрешат уйти туда, я познакомлю тебя со всеми прелестями Харбина.
Иван шагал впереди. Наконецто ему представилась возможность развязаться с ней! А что он скажет в последний раз? Нет, лучше промолчит, а то еще дрогнет его сердце. Он покончит с ней неожиданно, чтобы не слышать ее крика.
А ветер и впрямь усиливался. Он стегал лицо снегом, переметал дорогу. Евгения приотстала.
Ваня, давай вернемся! донеслось до него. Померанцев обернулся. Евгения, защищая рукавицей лицо, остановилась.
«Пора», решил он. Торопливо вынув из кобуры пистолет, Иван взвел курок. Рука его тряслась, лихорадочно стучало сердце.
«Нет, не смогу жалко», и опустил руку с пистолетом. А другой голос диктовал: «Стреляй, дурак, иначе тебе крышка!»
Евгения двинулась к нему, поворачиваясь к ветру то спиной, то боком. Ясно вырисовывалась в снежной мгле ее высокая грудь, затянутая черным плюшевым жакетом, облегавшим стройную фигуру. На миг ему вспомнилось, как он любил эту женщину, как целовал ее.
«Стреляй, слюнтяй!» командовал разум.
«Прощай, милая!» Иван остановился и, не целясь, выстрелил в спину.
Тихо на ветру щелкнул выстрел. Евгения полуобернулась и упала, раскинув руки.
Померанцев подскочил к ней. Евгения лежала без движения. Вихри плясали около нее, будто старались замести преступление.
«Скорей отсюда!» Померанцев сунул в кобуру пистолет и помчался в сторону гарнизона. Там, на дороге, ведущей к стрельбищу, его ожидала повозка, отставшая от взвода, уезжавшего на заставу.
Глава девятнадцатая
Несколько дней в степи бушевала буря. Ветер начисто выскребал равнины и сгонял снег в лога и распадки, наметая толстые сугробы. Сила ветра была так велика, что сбивала с ног, заносила снегом окна и двери землянок. В казармах днем горели коптилки. Бойцы дежурили у дверей, то и дело откидывали снег. В столовую ходили цепочкой, на постах стояли парами.
Едва кончилась буря, ударили морозы. Падь до самого неба заволокло туманом. Лишь в середине дня бледный диск солнца пробивался сквозь студеную хмарь. Он проплывал гдето стороной, невысоко над степью, и быстро прятался в сумерках короткого зимнего дня.
Ранним утром Арышев с Быковым шли из Копайграда в казарму. Падь курилась струями дыма. Снег в гарнизоне был вытоптан, смешан с песком, только на склонах высот лежал нетронутым, сияя белизной. Потрескавшаяся вдоль и поперек земля походила на шахматную доску, гулко звенела под сапогами.
Офицеры шагали быстро, подгоняемые резким морозным воздухом. Быков, прикрывая лицо меховой рукавицей от резкого сиверка, недовольно ворчал:
Ну и мороз! Аж до костей прохватывает!
Это с непривычки, Илья Васильевич. Я думаю, градусов тридцать, не больше.
Какой черт тридцать! Тут все сорок! Быков взглянул на Арышева, который не опускал ушей у шапки. А ты все фасонишь?
Для сибиряков это не мороз. Вот раньше, рассказывали, были действительно морозы. Мой дед в ямщину ходил по Иркутскому тракту, чай из Китая возил. Едешь, говорит, а кругом дым стоит, лошадей не видно. Плюнешь слюна на лету застывает.
Это было раньше, а теперь климат изменился, сказал Быков. Да и люди стали не те. Боюсь, как бы нам сегодня солдат не обморозить. Может, организуем занятия в казарме?
Ну как же, Илья Васильевич! Вдруг придется зимой воевать, а мы, как фрицы, мороза боимся.
Верно. Закаляться надо. Как сейчас на заставе наши на постах стоят?
Арышеву вспомнился Померанцев. Полмесяца назад он приезжал с заставы в полк, пораженный несчастьем, которое постигло его жену.
Евгения лежала в госпитале. Ее, тяжелораненую, подобрал ехавший со станции капитан Пильняк. Кто покушался на ее жизнь, пока было загадкой. Одни говорили, что это сделал ктото из солдат. Другие уверяли, что в нее стрелял офицер, с которым будто бы она до Померанцева была знакома. Только никто не обвинял Ивана: вопервых, это случилось без него (он уже уехал на заставу), вовторых, все знали, с какой любовью он относился к своей супруге.
Не повезло мне, жаловался Померанцев Арышеву. Какой негодяй мог это сделать?!
Как у нее самочувствие? спросил Анатолий.
Да сейчас ничего, в сознании.
Только у меня почемуто к ней нет никаких чувств. Может, в самом деле у нее любовник был на станции?
А она что говорит?
Говорит, что к ней приставал какойто офицер. Когда она оказала сопротивление, он выстрелил в нее. Вот и разберись тут
Странный ты человек! разубеждал Арышев. Люди тебе наговорят всякой ерунды, а ты веришь.
Но Померанцев старался разыграть роль опозоренного мужа.
Ты сам посуди, что это за жена: муж только из дому, а ее черт понес вечером на станцию.
Но ведь она тебе нравилась. Не ты ли говорил, что нашел в ней душу, ум, красоту.