Здесь же, возле помещения юденрата, впервые встречались старые знакомые, партийные товарищи, которые пристально вглядывались друг в друга и топотом спрашивали: что делать? Необходимость что-то сделать, невозможность сидеть сложа руки в то время, как вся страна поднялась на кровавую борьбу против фашистских поработителей, чувствовал каждый действительно советский человек. Сталинский призыв, прозвучавший в день 3 июля, дошел и до гетто (впервые люди узнали о выступлении товарища Сталина от Исроэля Лапидуса впоследствии командира партизанского отряда, слушавшего до прихода в гетто радиопередачи из Москвы).
Советские люди стали изыскивать способы, как, находясь во вражеском тылу, присоединиться к всенародной борьбе. Были и такие коммунисты, которые пытались решить этот вопрос для себя лично: «я в гетто не останусь» и уходили неизвестно куда.
Коммунист В. Кравчинский ушел из Минского гетто в Узденский район: оттуда дошли слухи, что в лесах имеются красноармейские части, не успевшие дойти до линии фронта.
Десять дней Кравчинский разыскивал эти части, высылал бывших с ним людей на разведку, разведчики добрались до дремучих лесов в районе Негорелого, но связи с частями установить не удалось. Кравчинский вернулся в Минск.
Коммунист М. Екельчик сразу же по выходе из тюрьмы добыл «караимский» паспорт и ушел из гетто в белорусский район города.
Что делать? спрашивал Яков Киркаешта, заведывавший до войны отделом пропаганды Белостокского горкома партии. Бывший беспризорник из молдавского местечка, он воспитывался в Одесском «Еврабмоле» (Дом еврейской рабочей молодежи), где получил квалификацию сапожника, затем стал учиться, кончил курсы пропагандистов при ЦК ВКП(б) и приехал в Белосток.
Воспитанный партией, советской властью, он сам знал и умел другим разъяснять, что значит строить социалистическое общество, что значит иметь счастье жить в этом обществе. Работая у тогдашней границы двух миров, он сам знал и другим разъяснял необходимость строжайшей бдительности, постоянной мобилизационной готовности.
Но в кровавой действительности немецкой оккупации, похожей на страшный сон, он еще пока не ориентировался.
Около юденрата он искал знакомых, которые могли бы подтвердить в бюро документов, что его фамилия Шустерман: гитлеровцы не должны были напасть на след Киркаешта. Мейер Фельдман также должен был изменить фамилию. Немцы поймали его и отвели чистить тюремный двор. Среди сторожей он заметил знакомого, с которым когда-то работал на текстильной фабрике. Значит, надо прежде всего добыть себе новый паспорт. Мейер Фельдман искусством этим владел издавна. Сколько таких подложных паспортов он, бывший работник подпольного коммунистического движения в Западной Белоруссии, уже сфабриковал за свою жизнь!
Далеко не полная регистрация, проведенная юденратом, показала, что в гетто насчитывается около 55 тысяч евреев (позднее, когда из окрестных местечек прибыли оставшиеся там в живых, число это достигло 80 тысяч. Как разместить столько людей на небольшом пространстве между Немигой и Вторым Апанским переулком, между Ново-Мясницкой и половиной Коллекторной? Приближается уже последний срок 1 августа, а еще и половина еврейского населения не устроена в гетто. Идет погоня за каждой комнатой. В районе гетто расположены преимущественно маленькие домишки. Из центра города, главным образом с Московской улицы, где уцелело довольно много домов, и с дальней Комаровки, с Переспы и Ляховки тянутся евреи в гетто. Нет ни подвод, ни лошадей приходится тащить, что можно, на себе, а остальное отдавать на хранение соседям-белоруссам. «Сохраним! обещают они. Когда наши вернутся, все отдадим».
За деньги удалось выхлопотать продление окончательного срока переселения в гетто на несколько дней. Но чем ближе последний день, тем сильнее паника. При юденрате создан специальный жилищный отдел, которым ведает бывший режиссер Дольский.
Такой спектакль, шутил он сквозь слезы, мне никогда не приходилось ставить
Стена вокруг гетто еще не была построена, не было еще даже проволочной ограды, но гетто уже существовало.
Вчера еще можно было ходить по всему городу, а сегодня уже требуется масса ухищрений, чтобы тайком от полицейских столковаться с крестьянином, подъехавшим к самому гетто и привезшим немного продуктов, или встретиться с бывшим соседом-белоруссом, пришедшим узнать, что слышно, как «устроились» в гетто.
И только дети, наши советские дети, никак не могут постичь, что такое границы гетто. Они прошмыгивают мимо зазевавшихся полицейских и целые дни проводят у своих школьных товарищей белорусских ребят, а по вечерам приносят домой несколько картошек или краюху хлеба и дружеское слово утешения от знакомых и друзей.
Одиннадцатилетний Вилик Рубежин остался в Минске один. Он не знает, куда девались его родители. Он не в силах усидеть в гетто. Несколько раз в день он переходит границы гетто, отправляется к пионерам своего отряда и возвращается сытый. Он даже помогает приютившей его семье Сарры Голанд.
Десятилетнему Алику доставляет особенное удовольствие обманывать черных полицейских ворон и носиться между гетто и «русским» районом, как называют в гетто всю остальную часть города.