Хорошо, мой друг. Вы, мать и отец составляете все мои привязанности, я никогда не изменю этим трем лицам. Вы знаете, в каком ужасном положении находится моя мать, какие страшные галлюцинации овладевают ею.
Увы!
Поклянитесь же, что бы ни произошло, никогда не оставлять дела, которое с сегодняшнего дня я разделю с вами пополам. Клянитесь быть всегда около нее, защищать ее и даже умереть, если понадобится. На этом условии, повторяю, Мельхиор, моя любовь принадлежит вам навеки, и никто, кроме вас, не будет моим мужем.
Молодой человек хотел сказать что-то, но она порывистым жестом удержала его.
О, я знаю! Ужасна та жертва, какой я требую от вас, брат мой. Но я, почти ребенок, разве я не выношу всех последствий этих актов свирепого мщения? Увы, Мельхиор, страшная болезнь бедной мамы относится к моему детству. Я, так сказать, ее невинная причина. Вследствие этого моя обязанность насколько возможно, облегчать ее страдания. Я не обманываю себя, брат мой: придет день, когда краснокожие отплатят кровавым мщением за безжалостные набеги моей матери. Но тогда я погибну с сознанием исполненного долга, принося себя в жертву той, которая дала мне жизнь.
Отгоните эти мрачные мысли, Диана. Ваша мать со временем успокоится. Экспедиции, как вы сами знаете, делаются все реже, припадки все уменьшаются и скоро, может быть, они совсем прекратятся.
Я не смею надеяться на это, дорогой Мельхиор. Нет, нет почти наверное, моя мать станет жертвой своей страсти к мщению.
Дорогая Диана, нас теперь двое при ней. Бог слишком справедлив и милостив, он не заставит страдать двух невинных детей, никогда не оскорблявших его. Я дал слово, моя жизнь принадлежит вам и вашей матери, располагайте ею. Погибая за вас, я буду самым счастливым из людей!
Благодарю, Мельхиор. Я знала, что могу на вас рассчитывать. Ваши великодушные слова подняли мое,
едва не исчезнувшее мужество. Отныне мы действуем вместе, какое бы препятствие ни встретилось на пути.
В этот день между молодыми людьми состоялся договор, которому ни тот, ни другой не изменяли и который угрожал обоим ужасными последствиями.
При вышеприведенной беседе присутствовал незримый свидетель, запомнивший все их слова. Это был Педро Сотавенто, мажордом гасиенды.
С какой целью этот человек подслушал разговор молодых людей?
Один он знал об этом. Этот человек скрывал под миролюбивыми манерами злобную душу, он действовал обдуманно, и осуществление его проектов должно было разразиться громовым ударом над головой осужденных.
Сотавенто сохранил тайну любви двух молодых сердец, так изменнически подслушанную им, и не позволил себе ни одного намека на нее. Напротив, он удвоил внимание к дону Мельхиору Диасу и даже старался приобрести его доверие. Впрочем, этого ему не удалось. Молодой человек вел себя осторожно, так как чувствовал к этой странной личности инстинктивное и непреодолимое отвращение.
Глава XIV. Мать и дочь
После короткого визита в салон дон Мельхиор направился большими шагами к отдаленному апартаменту, занимавшему левое крыло гасиенды. Заглянем туда, прежде чем он войдет.
Это помещение состояло из двух только комнат, меблированных с той строгой пышностью, какая хорошо известна испанцам и вполне соответствует их избалованным вкусам.
Первая комната, служившая салоном или приемной, была вся обита тисненой кордовской кожей. Дубовые, потемневшие от времени и тоже обитые кожей стулья тянулись по стенам. Середину комнаты занимал стол, на котором находился длинный зеленый ковер и распятие из пожелтевшей слоновой кости, а перед ним стоял аналой оригинального вида. На передней части его вделаны были старинные золоченые часы в стиле Людовика XIII и с таким широким ящиком, что туда мог спрятаться целый человек. Одна сторона аналоя представляла подобие капеллы. Здесь находилась мраморная статуя св. Девы скорбящей с увенчанным белыми розами челом, а перед ней горела серебряная лампада в форме кадила.
Смежная комната служила спальней и была меблирована с такой же простотой.
В салоне, походящем скорее на часовню, две женщины сидели у окна и тихо разговаривали между собой.
Одна из них была лет тридцати критический возраст для женщины испанской расы. Хотя лицо ее было бледно, как мрамор, и носило печать страдания, но в нем легко было подметить следы былой красоты. Ее собеседница была молодая девушка, почти ребенок, белокурая, худенькая и стройная. Она обладала той мечтательно-идеальной красотой, которая приводила в отчаяние художников и нашла прекрасное выражение у немецких поэтов. Спокойное лицо ее соединяло в себе мечтательность, беспокойство и непорочность Маргариты Гете и страстную улыбку бледных созданий Шиллера.
Это были мать и дочь, донна Эмилия де Сальдибар и донна Диана. Костюм их по свой строгой простоте гармонировал с печальным и меланхолическим колоритом, разлитым кругом.
На них одеты были длинные черные бархатные платья, без всяких украшений, талию стягивал того же цвета шнурок. Черные кружевные мантии, откинутые назад, прикрывали грудь и шею, а в случае нужды могли скрыть и лицо.
Они тихо разговаривали, бросая в промежутках рассеянные взгляды на дверь, где находились многочисленные пеоны землевладельцев, собравшихся в гасиенду на зов дона Аннибала.