И возьмём! с уверенностью сказал парторг. До недавнего времени многие считали, что мичуринские положения только к растениям относятся, а некоторые вообще не верили, что можно природу переделать. А сейчас и эти немногие маловеры убедились на фактах нашей действительности. Полезащитные полосы, ветвистая пшеница, новые породы скота, несметные стаи кефали в Каспийском море, где она раньше никогда не приживалась, разве это не результаты мичуринского учения, претворённые в жизнь его последователями? Так-то вот, Тимофей Никанорыч.
Так-то оно так, да как у нас-то будет?
Жаворонков улыбнулся. «Вот ведь как получается, подумал он. Скажи тому же Тимофею: волки в Орлянкиной пади появились, надо уничтожить. Не задумываясь скажет: «Сделаю!», потому что уверен и знает, как к этому приступить, а вот новое дело начинать боится, а оттого, что не знает, с какого бока к нему подойти. Учить необходимо людей, чтобы понимали не только, как уничтожить зверя, а и как его выращивать».
Начало у нас уже есть. И начало это сделал ваш товарищ, Иван Петрович Благинин. Да, он. Вот мы и попросим его рассказать об этом
Ишь ты! Мичуринец, значит. А молчал, выразил своё удивление Ермолаич.
Иван, одёргивая на ходу солдатскую гимнастёрку с неотцветшими пятнышками под прикреплёнными
когда-то орденами, протолкался к столу и, окинув взглядом насторожившихся товарищей, сказал:
Я молчал оттого, что не придал значения тому, что делал. И только когда со мной поговорил наш парторг, Афанасий Васильевич, я понял, что это большое дело, Иван на минуту умолк, словно набирая в лёгкие воздуха, и затем сообщил то, что уже ранее рассказывал Жаворонкову.
Иван хотел было уже уйти на своё место, как один из сезонных охотников спросил:
Ну и что из этого, из опытов-то твоих?
Что из опытов? А то, что я вот провалялся больше недели в постели после того, как тонул на Лопушном, с заданием отстал, а за три дня в своём питомнике столько ондатры наловил, что не только покрыл всё упущенное, но и перекрыл. К тому же все шкурки первым сортом пошли. И не как-нибудь ловил, а с расчётом, чтобы перепромысла не было.
Ишь ты! восхищённо воскликнул дед Нестер. Теперь понятно, значит.
Знаем мы этот питомник! выкрикнул с места Ефим Мищенко, в упор глядя на Ивана. На запретном водоёме отлавливал.
Благинин выдержал взгляд Мищенко и проговорил:
Это неправда.
А чем докажешь? снова выкрикнул Ефим.
Иван выпрямился, попеременно осмотрел каждого из присутствующих и твёрдо отчеканил:
Я коммунист.
Ефим ещё пытался что-то сказать, но на него зашумели охотники.
Слушая разговор Благинина с Мищенко, Салим, и до того не поднимавший глаз на промысловиков, ещё ниже опустил голову, по лицу разлилась мертвенная желтизна.
«Ты один знаешь правду, Салимка, думал он, почему молчишь? Надо сказать. Зачем Ефим нехорошо говорит на Благинина? Илюшка, шайтан, на Кругленьком ондатру ловил. Он во всём виноват, он! И Салимка ему помогал, подарок принял» Большим усилием воли Зайнутдинов заставил себя подняться со стула, попытался что-то сказать, но возбуждённые охотники его не замечали, а поднявшийся шум заглушил голос Салима.
Когда шум смолк, выступил Жаворонков.
Иван Петрович говорит правду. Обвинили его напрасно, по чьему-то злому умыслу. Но я не об этом хотел сказать, это каждому ясно. А о том, что следует понять из рассказа Благинина. Это вот что: хозяйство у нас государственное, так и дело в нём надо вести по-государственному. Это значит, не только вылавливать зверьков и этим уменьшать их запас, а и постоянно пополнять его и тем увеличить промысел. Надо организовать сотни таких питомников, как у Благинина. И второй вывод следует сделать Почему все шкурки пошли у него первым сортом? Потому, что он организовал отбор ондатры, создал им хорошие кормовые условия. Вот в чём главное. Этим-то мы и должны заняться. Заведующий участком составил план действий, о котором он вам расскажет. А выполнить его можно только с вашей помощью и тогда, когда все будут относиться к промыслу по-государственному.
Охотники долго обсуждали мероприятия и пришли к общему решению: организовать отбор ондатры и переселение её на пустующие водоёмы.
После небольшого перерыва началось обсуждение поведения Андронникова и Салима.
Предоставив слово заведующему участком, Жаворонков сел в сторонку и окинул взглядом охотников. Благинин, подперев голову шершавой ладонью, смотрит немигающе в одну невидимую точку и о чём-то сосредоточенно думает. Рядом дед Нестер, покачивающий взлохмаченной, седой головой. Напротив Филька Гахов, насупившийся, старающийся подражать взрослым. Тимофей Шнурков, хитро щуря глаза, о чём-то перешёптывается с Борисом Клушиным. Поодаль, на кривоногом стуле Салим, по бледному лицу и затуманенным лёгкой поволокой глазам которого видно, что он сильно переживает. Андронников, подсев на один стул к Ефиму Мищенко, то и дело шепчет ему что-то, чаще обычного улыбается, словно не о нём сейчас говорит Прокопьев, а о ком-то другом.
Мнение коммунистов Жаворонков знал. Каждый высказал об Андронникове и Зайнутдинове то, что думал. Мысли Благинина, Прокопьева, Ермолаича совпадали с его мыслями. Клушин и немногие другие придерживались взгляда директора промхоза. А Кубриков определил свою точку зрения так: «Насчёт Зайнутдинова согласен, помочь ему надо, а к Андронникову слишком строго подходите. Задание-то он выполняет и это его плюс. А ошибку сделал, так мы все на ошибках учимся. Выговорок ему, товарищеское порицание и дело с концом. Андронникова я знаю. Он человек умный поймёт, исправится. Для нас каждый охотник дорог».