Тогда было сказано: «Я тебя ненавижу, и поэтому сиди в тюрьме за глухими стенами» Теперь говорят: «Я тебя люблю, я забочусь о тебе, и поэтому я не отпущу тебя из этой башни» Результат один! И результат этот страдание и тоска и разлука.
Но таков удел всего человечества! Короткий миг счастья, а затем разлука и глухие стены тюрьмы Тот, кто несчастен, кто болен, кто томится тщетными запросами духа и загадками бытия тот неизбежно заключен в стены тюрьмы. И несутся над ним тучи столетий, а он стучится в стены своего склепа и тщетно спрашивает и волны и тучи и небо, где выход из темницы?
И только маленький, маленький просвет открывается ему в будущем. И просвет этот Кларимонда!
Ее нет Но я знаю, что она опять пройдет мимо замка. Когда появится луна, и свет ее ляжет искрящейся дорогой над океаном, Кларимонда опять придет ко мне Она подойдет к подножию моей башни и поднимет ко мне руки
Кларимонда придет А пока я каждую ночь отворяю свое окно и кричу на весь мир:
«Кларимонда!»
Я кричу в даль веков И мой крик останется в мире и пронесется через века и народы. И когда-нибудь лунной ночью он коснется слуха моего потомка Он вздрогнет, услышав таинственное имя Кларимонды. Он будет вспоминать о ней Он будет искать ее Он будет любить ее
Борис Никонов ЛЕГЕНДА О ФОРТЕПИАНО
Илл. В. Михайлова-Северного
Среди монастырской братии Франческо Пианоза пользовался славой прекрасного музыканта. Он управлял монастырским хором, играл на органе во время торжественных богослужений и даже сочинял музыку к церковным песнопениям. Все свободное от обязательных служб время брат Франческо посвящал музыке. Он до такой степени был увлечен этим искусством, что приор монастыря однажды пришел в смущение: ему показалось, что брат Франческо сотворил себе кумира из музыки.
Приор обратился за наставлением к монсеньору:
Святой отец, я боюсь, что брат Франческо грешит против первой заповеди.
Но монсеньор успокоил настоятеля:
Не тревожьтесь, сын мой. Духовная музыка есть один из прекраснейших способов распространять хвалу Всевышнему. Гармонические созвучия, одушевленные верой, наиболее всего приличествуют богослужению. Как вам известно, сами Небесные Силы неустанно упражняются в этом. И если ваш брат Франческо прилагает свою любовь только к духовной музыке, минуя греховную светскую, то я не нижу ничего опасного и грешного в его усердии.
Приор подтвердил:
Брат Франческо предан исключительно духовной музыке.
И прекрасно. Святая Цецилия также была предана гармонии божественной хвалы, и Небо внушило ей создать величавый музыкальный инструмент, находящий столь прекрасное применение к богослужению. Я говорю об органе. Итак, идите с миром и не бойтесь за вашего монаха.
Приор испросил благословение и удалился, успокоенный и уверенный в невиновности брата Франческо.
В действительности, однако, было не совсем так, как предполагал монсеньор.
Монах Франческо Пианоза, несмотря на обязательные для него смирение и бесстрастность, был подвержен страстям. Под грубой власяницей у него билось сердце мирского человека. И хотя он был далек от земных соблазнов, но тем не менее многое из них было ему понятно и беспокоило ему сердце. И в музыке он видел не только средство восхваления Создателя, не только пение восторженной души, устремившейся к созерцанию Неба, но и нечто совсем иное: голос всего мира со всеми его страстями, желаниями и страданиями.
Эта музыка мира обуревала его, как сладкий и жуткий грех. И когда брат Франческо в тиши своей кельи сочинял священные строгие напевы для псалмов, в напевы эти невольно и незаметно для него врывались и песни соловья и весенние шумы и таинственная музыка далеких городских увеселений Монах ловил себя на этом, ужасался своей греховности и исправлял непослушные мелодии. Но ему всегда было втайне жаль выбрасывать из своего творчества эти соблазнительные, но прекрасные напевы
С некоторого времени брат Франческо стал явно тяготиться однообразием канонической музыки. Он невольно искал большего разнообразия звуков и большей их подвижности, чем мог это дать медлительный и важный орган этот инструмент, созданный только для священных хоралов с их плавной и величаво-однообразной музыкой. Тягуче-медлительные звуки органа казались ему слишком тусклыми. Они не могли выразить всей полноты песен, кипевших в груди монаха-композитора.
И стало ему казаться, что ни один из известных ему музыкальных инструментов не годится для того, чтобы воспроизвести в полной мере и в стройной созвучности возникавшие в его душе мелодии. И скрипка, и флейта, и мандолина были чересчур бедны звуком: они годились только для оркестра, но отнюдь не для одного исполнителя. Каждый из этих инструментов, взятый в отдельности, не мог воспроизвести звучавшую в сердце брата Франческо музыку во всей ее полноте, со всеми сплетающимися в ней тонами и аккордами. Эти инструменты, правда, отличались большим достоинством: подвижностью звука, способностью быстро, почти мгновенно передавать молниеносные восклицания страсти. Они могли быстро отзываться на каждый крик сердца. Тягучий, медлительный орган не был способен на это. Но зато он был многозвучен, и играя на нем, можно было, как в целом оркестре, соединять всевозможные созвучия в одно гармоническое целое.