Я ведь, батюшка, не для худа все это делаю, убежденно продолжала Ольга. Время-то какое трудное идет. Люди кругом чужие. Я должна быть сильной, все уметь, все знать. Я твоей торговле помощницей хочу быть. Разве это плохо?
Без тебя, поди, не обойдутся! крикнула мать.
Не обойдутся. Мало нас, русских, здесь. Каждый человек на счету.
...Улыбнулся отец на ответ дочери, и снова в душу пришло спокойствие...
Утром из Кафы приехал Семен старший сын. Имел в Кафе Чурилов лабаз да две лавки торговые, по нынешним временам торговля немалая. Да и в Москве у Чуриловых в Суровском ряду свой лабаз.
Пора бы уж и о поездке в Москву подумать, сказал Семен, когда все домашние дела были обговорены.
Все обдумано, сказал Никита, готовь повозки, загружай товаром. Через неделю, даст бог, и тронемся. Сколько подвод соберешь?
Не более восьми. Товаров хватило бы на более, но провожатых не набрать. Народу надежного мало.
Хватит и восьми. Я сам четыре повозки снаряжу. Что касаемо охраны, бог милостив. Говорят, в Диком поле ныне тихо, а далее Данило Соколецкий, я чаю, проводит. Не раз выручал ранее.
Прости меня, батя, но без провожатых я в такую дорогу не поеду. Шутка в деле товаров на огромные деньги наберем. Обчистят, голову снесут. Не поеду!
Кто тебе сказал, что ты поедешь? Я сам...
Один?
Почему же один. Ты своих слуг, да приказчиков пошлешь, обойдемся как-нибудь... Да из моего дома пятерых возьмем.
А в Москве-то, в Москве. Торговля, я думаю, будет нелегкая, а года твои не прежние. Один не справишься.
Дочь с собой возьму, Ольгу.
Проку много ли? Брал в прошлом году сколь забот а ней было.
И ее к делу приучать надобно. Хватит тут канцоны петь.
Ой, батя, беспокоюсь я. Не проскочить тебе Дикое поле, не проскочить. И себя, и дочку загубишь. Подумай.
Мы не лотошники, Семен. Мы суровские купцы. Без рыска не живем. И целы, слава богу, и богаты. Высылай товары.
За неделю до троицына дня вышел из Сурожа чуриловский караван из двенадцати подвод. Сзади в легкой крытой повозке сам Никита Чурилоц и Ольга. Девушка несказанно рада этой поездке и больше сидит на козлах, рядом с возницей, и смотрит на дорогу. Кругом разлит весенний воздух, настоенный горьковатым запахом прошлогодней полыни с примесью аромата степных ранних цветов. В небе на теплом ветру звенит жаворонок. Пыли еще нет, и повозки идут одна за другой шибко. Цокают копытами кони, свистят и щелкают бичи, покрикивают возницы.
Первый день пути начался и прошел благополучно.
К вечеру караван подошел к Ак-кае, огромной белой скале, стоящей у самого начала Муравского шляха. Чуть левее раскинулся Карасубазар город Халиль-бея Ширинова. Никто в Крыму лучше Никиты Чурилова не знал бея Халиля и его семью. Поэтому, как только караван остановился на берегу Биюк-Карасу на ночлег, Никита поехал в город. В крепость Таш-хан, где жил Халиль, он не пошел. Купец разыскал в харчевне его младшего сына и пригласил в гости на берег реки. Алим тоже хорошо знал Чурилова и с радостью сел к нему в возок. В дороге Алим, хитровато прищурив один глаз, сказал:
Клянусь бородой пророка ты самый умный купец.
Ну уж и самый.
Аллах свидетель! Другие купцы кланяются моему отцу, просят у него защиты в пути, а разве его джигитыохрана? Они разбегаются, как бараны, стоит только появиться паре разбойников. А мои джигиты...
Вот поэтому я хочу просить тебя проводи мой караван до крепости Соколец. Твои друзья, я
знаю, храбры как барсы и честны, как шейхи.
Соколец это далеко. Много переходов.
Зато и платы будет много. Ты меня знаешь не скуплюсь. Довольны будут твои джигиты.
Тогда останови лошадь. Я пойду. До утра моих друзей собрать надо.
А в гости?
Вместе будем. Успеем. Жди, Алим выпрыгнул из возка и растворился в темноте.
На рассвете караван двинулся от Ак-каи на север. Впереди и сзади каравана скакали джигиты Алима молодые черноусые та- тарчуки. Проезжая мимо купеческого возка, они стреляли быстрыми глазами в Ольгу и уносились вперед. Никита спокойно улыбался. Он зналтеперь его караван не тронет никто до самой крепости.
Над степью звенит жаворонок. Звенит, рассыпает серебряные трели.
Там, где дорога у Белой скалы делает крутой поворот к Кара- субазару, недалеко от ручейка, под запыленным кустом кизила расположились двое. Один высокий, сгорбленный старик, одетый в лохмотья, сидит, положив длинные жилистые руки на сухие колени. Красные, воспаленные глаза, не мигая, смотрят куда-то вдаль.
Нетрудно заметить, что старик слеп. Это, видимо, гусляр рядом на выгоревшей траве гусли в новинном чехле. Возле старика полулежит мальчик-поводырь. Его широкие открытые глаза внимательно смотрят на дорогу.
Ты ничего не слышишь, Андрейка? спрашивает старик.
Слышу. Жаворонок в небеси поет. Ла-а-дно!
Ладно-то оно ладно, да не совсем. Слышу я, где-то цепи звенят. Поглядел бы ты с бугорочка на дорогу.
Андрейка проворно взбежал на ближний холм и, прикрыв глаза ладонью, начал осматривать дорогу. Вдруг он вздрогнул, словно зайчонои, скатился с холма и подскочил к слепцу. Потянул его за куст, в низину.