Ин куда хватил. То татар вина, а фряги лишь торговцы.
И опять недомыслишь, Мечин. Татарин землю не пашет, хозяйство большое даже самый богатый не ведет. Скот пасти, да услужение делать много ли ему рабов надобно. Ежели бы не фряги, татары давно бы на землю осели, пахали, сеяли, сады растили. А фряги знай свое твердят татарве: «Воюйте чужие земли, берите ясырь, везите больше рабов нам. Мы продадим их за морем, деньги большие вам заплатим». Тысячи, десятки тысяч пленных ведут татары, и , все фрягам мало. А ты заладил, словно сорока, «гсо- умнее нас, строи-и-тели». Оглянись окрест, што они здесь построили? Только крепость Санта-Кристои ничего более заметного. А в Кафе что? Тоже только крепость, и то, говорят, руками рабов возведенная. В Москве ты давно был?
В позапрошлый год ездил, ответил Егор.
Кремль-то, чай, видал? Во сто крат и величественнее, и красивее этой Санта-Кристо будет. И торговле не им нас учить. Для нас слово купецкое, честь превыше всего. У фрягов же един обычай сумей дружка ободрать как липку. И нож, и обман в торговле ихней первые помощники. Скажи, почему мы здесь сыздавна держимся и не задавили нас фряги? Ведь на их стороне власть. Потому что торгуем честно, покупатель с нами дела ведет безбоязненно, и в этом наша сила.
Резок ты, Никита. Меня обругал всякими непотребными словами, а зря. Рассуди: до генуэзцев скупали рабов у татар венець- янцы, не будь здесь фрягов, придут турки, або ище хто. Так земля эта устроена.
Врешь, не так! воскликнул Никита. Это море естеством содеянная граница земли русской. Недаром море давние арабские времязнавцы русским величают. Придет время, подожди. Без конца разбой татарский русские люди терпеть не будут. И татар, и фрягов, только наживы ищущих, с земли этой вышвырнут.
Сего нам не дождать. Зря говорить только время меледить.
В народе, что в туче в грозу все наружу выйдет. Попомни мое слово скоро народ наш иго татарское стряхнет и скажет, чья это земля и как она устроена. Тогда, тебе, Егорушка, штаны фряжские короткие придется снимать.
Не смеялся бы ты надо мной, Никитушка. Приверженностью ко всему русскому только кичишься, а ежели посмотреть...
Бороды я не соскоблил. Джорджием вместо Егорки не зозу- ся, веру чту. Меня не упрекнешь!
За Ольгой, дочкой своей, смотрел бы лучше. У русских девка до замужества бела лица на свет зря не кажет, а твоя почище любой генуэзки будет. Канцоны с латинянами поет, верхом скачет не
хуже амазонки, а намедни иду я мимо больших крепостных ворот, смотрю дочка твоя на шпагах с консульским сынком чик да чик, чик да чик. Мысленно ли дело девке разбойному ремеслу учиться. Дождешься вот, принесет в подоле, это уж совсем не по русскому обычаю выйдет.
Никита долго молчал, обдумывая ответ. Замечание соседа озадачило его крепко. То, что дочь его Ольга научилась на коне скакать да на шпагах драться, это уж действительно срам. Это надо пресечь.
Спасибо, что прямо, а не за глаза сказал. Правда твоя, за дочерью глядеть не успеваю. Семка да Гришка хоть и ведут торговлю, все равно молоды и неопытны. Мечусь меж Кафой и Суро- жем, да и в Москву почаще твоего хожу. Руки до Ольги не доходят. Ужо приложу как-нибудь.
Когда Егор ушел, Никита приоткрыл дверь зала и ггозвал:
Кирилловна! Ольга дома?
В горенке нарядами любуется. Слава богу, пригожее ее да наряднее и во всем городе нет.
Зайди с ней ко мне. Поговорить хочу.
Ожидая дочь, Никита напустил на себя суровость. В душе и взаправду закипел гнев за своевольницу. «Вот распишу трехвосткой будет знать».
Но как только Ольга вошла, в зале словно посветлело. Как чувствовала она, оделась во все русское, родное, милое. Аксамитовый летник с яхонтовыми пуговицами облегал стройный стан Ольги плотно и красиво. Широкие кисейные рукава, собранные в мелкие складки, перехватывались повыше локтя алмазными запястьями. Длинные русые косы спускались за спину, на голове золоченый кокошник с жемчужными поклонами. Ноги обуты в сафьяновые сапоги с голубыми нашивками. «Верно сказала мать пригожее Ольги нет в Суроже», подумал Никита. Смягчилось сердце его, однако виду не подал, решил поговорить с дочерью строго.
Ольга с глубоким
поклоном произнесла:
Повелел быть, батюшка? Я тут.
Смиренна, словно овца, как мог суровее, сказал отец, Чувствуешь, что недаром позвал, срамница!
Опомнись, отец, што ты плетешь! всплеснула руками Кирилловна. Да какая она тебе срамница. Девкой в городе не нахвалятся.
Помолчи, старая. Ничего не знаешь ты. Егорка Мечин глаза бесстыдством Ольгиным колет. На шлагах с Яшкой, консуловым сыном, дралась, на лошадях, словно басурман-татарин, скачет, греховодные песни фряжские поет?!
Кому веришь, отец? Егорке Мечину. Сам он бесстыдник. Оболгал, поди, нашу Оленьку, сказала Кирилловна.
Не оболгал, тихо, но твердо сказала Ольга. Верно то на шпагах драться умею, на коне скачу, а песни пою, какие и все поюг.
Да ты что? В своем ли уме?повернулась к ней мать. Да срам-то какой! Да я в твои-то года и говорить с парнями не смела!