Из всех братьев я больше других любил Альберта. Он приехал сюда уже в том возрасте, когда кости становятся хрупкими, как стекло. По-стариковски согбенный, он, казалось, постепенно складывается, чтобы вернуться в материнскую утробу. Всегда можно было сказать, когда появится Альберт, по тому переполоху, который творился в лифте проклятия и скулеж, а затем мягкий удар фиксатора сопровождали процесс точной остановки лифта на нашем этаже. Если при вызове не удавалось остановить лифт с точностью до четверти дюйма с уровнем пола, фиксации не следовало, и Альберту с его хрупкими костями и скрюченным позвоночником требовалась уйма времени, чтобы выбрать, какую кнопку нажать и убраться восвояси со своим пестрым жилетом, новым пестрым жилетом. (Когда Альберт умер, я унаследовал все его жилеты мне хватило их носить как раз до конца войны.) Если случалось, как это иногда бывало, что родитель отправлялся в бар через улицу, пропустить стаканчик, и в это время появлялся Альберт, все в этот день так или иначе шло кувырком. Я помню периоды, когда Альберт бывал настолько зол на моего старика, что иногда мы не видели его у себя по три дня; между тем картонки с пуговицами для жилета валялись на всех столах и только и разговору было, что о пуговицах для жилета да пуговицах для жилета, будто важен был не сам жилет, а лишь пуговицы для него. Позже, когда Альберт привык к безалаберности родителя они привыкали друг к другу двадцать семь лет он предварительно звонил и ставил в известность, что идет к нам. И прежде, чем повесить трубку, добавлял: «Полагаю, в одиннадцать вас устроит не причинит неудобства?» Смысл вопроса был двояк. Это и: «Полагаю, у вас достанет вежливости, чтобы быть на месте, когда я приду, и вы не заставите меня болтаться понапрасну полчаса, пока будете пьянствовать с приятелями в баре через дорогу». И: «Полагаю, в одиннадцать часов мало вероятности столкнуться с определенной личностью, обозначаемой инициалами Г. У.?» Так случилось, что за двадцать семь лет, в которые мы пошили, может, 1548 всяческих предметов одежды для троих братьев Бендикс, они ни разу не встретились друг с другом по крайней мере, в нашем присутствии. Когда Альберт умер, оба его брата, Р. Н. и Г. У., надели траурные повязки на левый рукав всех своих саков и длинных пальто всех, которые были не черного цвета, но ни слова не сказали о покойном, даже о том, кем он был. У Р. Н. была, конечно, уважительная причина не являться на похороны отсутствие ног. Г. У. был слишком злобным и гордым, чтобы затруднять себя поиском оправдания.
Примерно в десять часов родитель привычно спускался вниз пропустить первый стаканчик. Я по обыкновению торчал у окна, выходившего на гостиницу, и наблюдал за тем, как Джордж Сандуский грузит здоровенные чемоданы в такси. Когда не было чемоданов, Джордж обычно стоял, сцепив руки за спиной, и кивал, и кланялся клиентам,
которые проходили мимо него во вращающиеся двери. К тому времени, как я очутился в мастерской и занял свой пост у окна, Джордж Сандуский кланялся, и кивал, и грузил, и распахивал двери уже лет двенадцать. Он был обаятельным человеком с тихой речью и красивыми белыми волосами, сильный, как буйвол. Он поднял свой задолизательный бизнес до высот искусства. Я был изумлен, когда однажды он поднялся к нам и заказал себе костюм. В свободное время он был джентльменом, Джордж Сандуский. Любил неброские тона костюмы всегда из синего или темно-серого сержа. Человек, знавший, как вести себя на похоронах или на свадьбе.
Когда мы узнали друг друга получше, он дал мне понять, что обрел Иисуса. С его обходительными манерами, с его мускулами и при активном содействии Иисуса, сказал он, ему удалось отложить немного на черный день, обезопасив себя от кошмаров старости. Он был единственным из всех, кого я знал в те времена, кто не застраховал свою жизнь. Он верил, что Господь позаботится о заблудших, как Он позаботился о нем, Джордже Сандуском. Он не боялся, что мир рухнет с его кончиной. До сих пор Господь опекал всех и вся нет причины думать, что Он оплошает после смерти Сандуского. Когда в один прекрасный день Сандуский уволился, было не легко подыскать человека на его место. Не попадалось никого в должной мере угодливого и масляного. Никто не мог кивать и кланяться, как Джордж. Родитель всегда был очень расположен к Джорджу. Время от времени он упорно повторял попытку уговорить его пойти выпить, но Джордж неизменно отказывался с той привычной и твердой вежливостью, которая принесла ему уважение клиентов Олкотта.
У родителя частенько возникало желание пригласить кого-нибудь выпить, даже такого, как Джордж Сандуский. Обычно это случалось ближе к вечеру в тот день, когда все не ладилось, когда мы не получали ничего, кроме счетов к оплате. Иногда по целым неделям мы не видели заказчиков, а если кто-нибудь и приходил, то лишь для того, чтобы выразить недовольство, попросить что-нибудь переделать, наорать на беднягу мастера или потребовать снизить цену. Подобные вещи приводили родителя в такое уныние, что он ничего уже не мог делать, как только надеть шляпу и отправиться в бар. Вместо того, чтобы, как обычно, перейти улицу, он проходил чуть дальше, нырял в подземку, забираясь иногда аж до «Анзонии», где его идол, Джулиан Легри, занимал номер из нескольких комнат.