Вы ведь белый, верно? заметил Римо.
Абсолютно, подтвердил Плескофф. И стыжусь этого. Казалось, он гордится тем, что стыдится.
Почему? Вы не виноваты в том, что вы белый. То же относится и к черным, сказал Римо.
И к прочим подобным низшим расам, добавил Чиун, чтобы эти расисты американцы не вздумали смешивать свои низшие расы с высшей, то есть с желтой.
Я стыжусь потому, что мы в огромном долгу перед великой черной расой. Послушай, добавил Плескофф доверительно, я ведь не знаю правильных ответов на все вопросы. Я простой полицейский. Я исполняю приказы. Есть люди поумнее меня. Я должен давать такие ответы, каких от меня ждут, тогда я получу повышение. Если же, не дай Бог, я когда-нибудь пророню хоть слово о том, что приезд черной семьи в ваш квартал это не милость Аллаха, то меня вышвырнут. Сам я живу в Аспене, штат Колорадо.
Почему так далеко?
Лишь бы подальше отсюда. Я бы поселился на Юге, да там все слишком переменилось после Гражданской войны, сказал Плескофф. Между нами, я всегда болел за повстанцев, когда смотрел фильмы о войне. Тебе не жалко, что мы победили?
Я хочу знать, кто убил ту старую женщину, миссис Герд Мюллер, с Уолтон-авеню, в который раз повторил Римо.
А я и не знал, что ФБР занимается убийствами. Разве это дело общенационального масштаба?
Да, это дело общенационального масштаба. Это самое важное дело за последние двести лет. Оно имеет отношение к вечным устоям нашего общества. Старые и слабые должны находиться под защитой молодых и сильных. До самого недавнего времени именно это считалось главным признаком цивилизованности. Может быть, мне платили именно за то, чтобы я защитил эту старую женщину. Может быть, те гроши, которые она доставала из своей сумочки, чтобы выплатить жалованье мне, тебе, может быть, эти гроши как раз для того и были предназначены, чтобы ее убийца теперь не отделался беседой с психиатром, если случится невероятное и его арестуют. Может быть, эта старая белая женщина и есть та последняя капля, после которой народ Америки скажет, наконец: «Хватит!»
Черт, это проникает в душу, признался Плескофф. Честно говоря, иногда мне и самому хочется защищать стариков. Но если ты полицейский в Нью-Йорке, ты не можешь делать все, что тебе вздумается.
Плескофф показал Римо гордость участка, главное оружие в широкомасштабной битве с преступностью, на которое федеральное правительство выделило семнадцать миллионов долларов. Это был компьютер ценой в четыре с половиной миллиона.
И что он делает?
Что делает? с гордостью переспросил Плескофф. Ты говоришь, что хочешь узнать об убийстве миссис Герд Мюллер?
Плескофф, мурлыча что-то себе под нос, нажал несколько клавиш. Машина выплюнула несколько белых карточек в металлический поддон. Они улеглись веером: двадцать карточек двадцать смертей.
Что ты так опечалился? спросил Плескофф.
Это все убитые в городе пожилые люди? спросил Римо.
Нет-нет, заверил его Плескофф. Это только Мюллеры. Если бы ты заказал Шварцев или Суини тогда мы бы могли сыграть в бридж этими карточками. Римо отыскал карточки с именем миссис Мюллер и ее мужа.
Убийство? Он тоже попал в список убитых? спросил он сержанта.
Плескофф взглянул на карточку и пожал плечами.
А, понятно. Иногда приходится иметь дело с этим устаревшим подходом, когда, говоря об убийстве, люди пользуются такими старомодными понятиями, как жертва, преступление, убийца. Знаешь, эта старая логика: преступник совершает преступление, хватайте преступника. Эта старая, чисто животная, безответственная реакция, которая часто приводит к таким жестокостям, как бесчинства полиции.
Что вы имеете в виду? спросил Римо.
Я имею в виду, что этот полицейский, этот расист и реакционер, наплевав на интересы Управления полиции и своего участка, неправомерно классифицировал смерть Герда Мюллера как убийство. А это был сердечный приступ.
Так мне говорили, сказал Римо. И так я думал.
Так думали все, кроме этого расиста. Это был сердечный приступ, вызванный проникновением ножа в сердце. Но ведь ты же знаешь, какое отсталое мышление у этих старомодных полицейских-ирландцев. К счастью, теперь они организовали свой профсоюз и он взялся их просвещать. Нынче они не так часто срываются.
Разве только по решению профсоюза.
Знаете что? вдруг сказал Римо. В очень скором времени вам придется опознать преступника. Сейчас вы отведете меня к «Саксонским Лордам». И вы опознаете убийцу.
Ты не можешь заставить меня это сделать. Я нью-йоркский полисмен. У нашего профсоюза очень твердые правила, и я их придерживаюсь.
Римо сжал мочку правого уха сержанта и повернул. Сержанту стало больно. Лицо его исказила гримаса, похожая на улыбку. Потом он заплакал.
Крупные слезы выступили у него на глазах.
За нападение на полицейского полагается суровое наказание, задыхаясь, произнес он.
Обещаю, что когда среди этих останков города я отыщу настоящего полицейского, то не стану на него нападать.
Римо потащил рыдающего сержанта к выходу из здания участка. Полицейские возле пулеметов пригрозили, что будут стрелять. На этот раз у них были для этого законные основания.