Я уже говорил несколько раз о глухой борьбе старого подвижничества и нового производительного характера монастырей. Отец Пимен ярый защитник древнего иночества. В нем воскресает старый Валаам, с его молчальниками, схимонахами, пустынниками, затворниками, прорицателями и юродствующими, древний Валаам бревенчатых срубов, келий, затерянных по бездорожью в глуши лесной, диких пещер, где в черной тьме вместе со змеями жили отшельники, Валаам обледенелых уступов, по которым, поддерживаемые ангельскими крылами, черноризцы сходили вниз за водою, Валаам
первобытной дичи и беспросветной глуши.
О. Афанасий мне кажется представителем иного типа. Он не умеет говорить, зато строит водопроводы, изобретает машины, возводит дворцы для коров и храмы для коней. Это совсем противоположное течение, и между ним и древним Валаамом нет ничего общего. Пока был в полной силе о. Дамаскин, он старался примирить их. Он строил скиты для первых и заставлял работать вторых. С его уходом со сцены два начала выступили одно против другого во всеоружии. Между ними началась борьба, но борьба монашеская, смиренная, со взаимными поклонами и лобызаниями с "Христом посреде нас" и в то же время с полным отрицанием друг друга Предугадывать победу нового Валаама нетрудно, но эта победа будет победою суетного и "прелестного" мира вообще над монашеством. Монастырь, как рабочая община с машинами, заводами, громадным хозяйством, но без подвижничества, будет уже не иноческою обителью. Во что он выродится в лучшее или худшее, другой вопрос. Я говорю только, что древний склад иноческой жизни стал теперь лицом к лицу с новыми веяниями, и если он энергически борется за свое существование, то это энергия отчаяния, это энергия последних язычников александрийских . Новое идет ему навстречу, и еще через несколько десятков лет пустынники, схимники, затворники станут поэтическими преданиями прошлого
Не монашеское это дело, говорят защитники прошлого о затеях валаамских строителей. Не Вавилонские башни мы воздвигать должны. В воде, которая прежде промыслом Божьим собиралась в каменных выбоинах, благодать была, а ныне мы сверлим колодцы и гранитом их обшиваем Все для удобства и ничего для души. В одном Иоанне Молчальнике больше смысла и света, чем во всех этих сооружениях египетских. Иноку они не нужны. Я понимаю, храм должен быть великолепен. Воздвигай собор хоть до облаков, украшай иконы златом и каменьями самоцветными, поставь, стены из яшмы и порфира, но кельи и хозяйство должны быть скудны, строения рабочие убоги А у нас обратно конюшни переросли обитель и давят ее!
Что толку в схимниках, думают последние монахи из рабочих. Что ж, что он молится?.. От его тысячи поклонов какая корысть обители?.. От этого стены наших келий не упрочатся, и хозяйство не уширится И в затворнике какой толк?.. За ним еще ходить надо, а тут каждая рука на счету при постройке. Светского нанять деньги ему плати. А по-моему, кто во имя святыя обители колет камень в горе, так он Господу Богу еще угоднее и милее!
Тот же евангельский старый спор между Марфой, пекущейся о многом, и Марией , избравшей себе благую часть.
Понятно, что между двумя этими течениями ничего общего и быть не может. Выходя из одного русла, они далеко устремляются один от другого. Первое теряется в незапамятной старине, бежит туда, где смутными призраками встают идеалы первых синайских отшельников, а второе уходит все в будущее туда же, где находит свои идеалы и социализм с его общим трудом, с его равенством прибытка, с его принесением личности в жертву общему Старые обители, напротив, общее приносили в жертву личности. Иногда целый монастырь существовал для двух или трех юродствующих или прозорливцев Еще раз говорю, двум этим течениям не ужиться в общем русле. Нужна была сильная воля и аракчеевская прямолинейность о. Дамаскина, чтобы удержать их вместе, да и он долго бы не выстоял вода бы смыла поставленные плотины, и две реки далеко бы отбежали одна от другой И на Валааме теперь братия уже относится смешливо к своим светильникам.