Вон видите скалу?
В пролив обрушивается утес. Он-то и пробит водопроводною жилой. Под водой из него идет чугунная труба в середину пролива. Отсюда изумляешься высоте, на которую поднята вода. Когда начал о. Афанасий строить свой водопровод, его уверяли приезжавшие сюда на богомолье специалисты, что он задумал дело не по разуму, что его предприятие не удастся ни под каким видом. Но о. Афанасий, как выражаются монахи, одержим упорством. Это один из тех людей, что, раз уверовав в успех своего дела, не оставит его и не устанет, а неуклонно пойдет к цели, не бросаясь ни в одну, ни в другую сторону. Препятствия питают его энергию, неудачи раздувают ее ярким полымем, и при этом скромность выше меры. Ни по стенам гранитной жилы, ни вне, на кресте, воздвигнутом в благодарность за оказанную Богом помощь при ее созидании, нет имени строителя. Простая и ничего не говорящая сердцу надпись: "Поднята вода 1863 года декабря 12 дня". Вот и все! Даже не прибавлено, на какую высоту это сделано и сколько времени потребовал для своего осуществления нечеловеческий труд прежде, чем монах на верху горы мог пить воду, текущую внизу, не сходя к ней по старым, уж и тогда развалившимся ступеням.
Когда мы возвратились назад, нам повстречался о. Афанасий. У него только глаза поблескивали, когда он рассказывал об этом сооружении. И ни слова о себе. Все "братия", "братия", "отец игумен Дамаскин" и только. Теперь, вглядываясь в это простое, совсем простое лицо, я понял и эту энергическую складку губ, и этот спокойный, спокойный, но при всем своем кажущемся спокойствии, страшно упорный взгляд добродушных глаз. Это действительно упрямая, не знающая препятствий сила.
И опять-таки пришлось дивиться мне, как дивился я прежде. Куда ты прячешься, великая русская сила? В какие трущобы нужно загнать тебя, чтобы ты появилась живучая, создающая все из ничего?.. Тот же о. Афанасий,
работая на Бардовском заводе под началом англичан и немцев, далее десятника не пошел и сгинул бы со всеми своими планами, начинаниями, со всею своею громадною энергией. К чему был бы ему там, в этом царстве машин и труда, его ум? А тут, где ничего не было, между своими, простой среди простых, он развернулся с неожиданной мощью.
XXV
Вокруг лесное царство. Опять важные сосны торжественно возносят к небу, словно жертвы, свои вершины, в кудрявых березах весело играет солнце. Золотые блики его бегут перед нами по дорожке, тени следуют за нами. Меланхолический черный дрозд заводит в пустыне свою поэтическую песню, и, слушая его на вершинах леса, полный неги, словно задумавшийся качается тихий ветер.
Меня ведет за собой о. Пимен, этот живой протест против нынешнего, созидающего пирамиды Хеопсовы, монашества; ученый, умный инок из старого типа подвижников, точно целые века проспавший в земле и проснувшийся для того, чтобы на месте старых пустынь, затерянных по бездорожьям, забытых среди дремучих лесов, увидеть заводы под монастырскими куполами, фабрики, обнесенные иноческими стенами, вместо прежних отшельников, непрестанно, среди безмолвия окружающей их природы, беседовавших с Богом, застать чернорабочих и мастеров под рясами, механиков под клобуками С сожалением он всматривается во все, что творится вокруг него. Я бы сказал с презрением, если б иноческая складка допускала это чувство. Тут, в этом безлюдном лесу, ему дышится легче. Он всматривается кругом и повсюду отыскивает следы древнего подвижнического Валаама, когда монашество было рыцарством и блюло свои обеты. Теперь оно стало буржуазией и торгует в лавках.
Тут, в величайшей глуши, жили пустынники, грустно рассказывает о. Пимен. Зимою их заносило снегами. Они слышали только голоса бури да свист метели. Ну, а заходили пароходы и подвижничеству конец пришел. Начали богомольцы соваться в пустыни, и уединения не стало. Многие старцы любопытством мирян соблазнялись, начали превозноситься. От пустынного жития только один грех вышел. Был выход скиты поставить и мирян туда не пускать. Дамаскин и сделал так, последний удар отшельничеству нанес. Это уж не пустыни по нескольку человек вместе живут Единения с Богом и нет!
Сосновая глушь теснее и теснее сдвигалась кругом. Кое-где на стволах деревьев были прибиты кресты из кусков досок. И стволы эти уж от старости тысячами морщин покрылись, и на позеленевших крестах мох пророс. Видимо, давно это было так давно, что разве только вековые сосны могли бы порассказать об иноках, которые, бродя по этим дремам, наколачивали кресты на кору деревьев, тогда еще молодых, изгоняя духа зла из своей возлюбленной пустыни.
Жили тут старцы Схимонах Сергий да инок Афанасий голоса человеческого не слыхали. Из братии кто по усердию придет к ним затворятся, на стук отзыва не подают. Ну, потолкутся, потолкутся гости, видят уединился старец и прочь пойдут. Теперь редкие ходят сюда Редкие!.. Питать свое чувство. Вся-то земля здесь моленная да слезами кропленная!
Опять кресты позеленевшие на корявых стволах. Вершины тихо шумят над ними. Гул какой-то идет вверху, гул, не нарушающий тишины благоговейной. Гуще и гуще лес, громче песня дрозда, дорога ушла куда-то. Внизу топь, из-под ног вода сочится, свежая трава клонится бессильно под ними. Белый болотный цвет с сильным ароматом курится нам навстречу.