Он поднялся по лестнице на третий этаж и постучался в дверь, там, где кончались перила. Дверь приоткрылась, и невысокий старик, со свечой, освещавшей его лицо снизу, оглядел посетителя и впустил его в комнату, забитую кипами старых бумаг, растрепанных конторских книг с загнутыми уголками, пухлых, разорвавшихся папок, из которых торчали документы со старыми гербовыми марками, все это было навалено, нагромождено кучей. За ворохом бумаг и грамот, видимо, сновали мыши, потому что сквозь отдаленный и неумолчный шум ветра в трубах и стук дождя по черепичной кровле в комнате слышался хруст и шорох.
В темном углу стоял во всем убожестве своей наготы узенький облезлый диван с драной обивкой, висевшей клочьями. Пыль окрасила все предметы в один тон. Казалось, и лицо старика покрыто серым налетом. У него не было ни одного зуба, он все время шевелил языком и жевал дряблыми своими губами. Зато его бледно-зеленые глазки так и бегали, наводя на мысль о тех мышах, что грызли стену.
Вам, значит, хотелось со мной поговорить, сказал, усаживаясь, Грульт. Вот он я. Что новенького?
Старик тихонько провел языком по деснам и заговорил гнусавым и тягучим голосом:
Рад вас видеть, любезный господин Грульт. Новенькое, если угодно, и есть, а если угодно, и нет: это уж как столкуемся.
Разговаривая, он не спеша поглаживал седую бороду, будто отсчитывал на волосках свои слова.
Грульт перебил его, нетерпеливо заворчав.
Эх, боже ты мой, сказал старик, и прыткий же вы! Я готов, и это так же верно, как то, что меня зовут Танкредом Релином, а вас Дезире Грультом, сообщить вам решительно все, что вам может пригодиться. Папашу Релина знают на всем побережье от Карольской косы до Бреальских рыболовных промыслов. Ко мне обращается всякий люд и мелкота и важные особы. Я обделываю дела всех этих господ. Не далее, как вчера, я добился, чтобы господину де Танкарвилю уплатили по векселю. Ах, любезный господин Грульт, деньги-то были почти пропащие! Господин де Танкарвиль сказал мне, вот собственные его слова: «А я-то, Релин, собирался векселем трубку разжечь». А на той неделе баронесса Дюбок-Марьенвиль
Грульт прервал его, ударив кулаком по столу. Релин молча пожевал губами, потом опять заговорил тягучим и гнусавым голосом:
Займемся, если угодно, вашим дельцем. Я всегда готов вам услужить, и мы наверняка столкуемся. Я вручил вам акт о рождении некоего Сэмюэла Эварта и бумаги, необходимые для установления личности этой особы. Передал я вам документы, любезнейший, из рук в руки, не вникая, какой вам от них будет прок. Все это я сделал из одного только желания угодить вам.
Дальше, буркнул Грульт, хмуря брови.
Погодите малость, сказал старик нормандец по-простонародному, погодите.
Он облизнул губы и продолжал:
Я и не думал доискиваться, какая вам выгода от того, что вы раздобыли бумаги Сэмюэла Эварта; я, любезнейший, человек скромный. Ремеслишко у меня такое, что скромность для него первейшая добродетель. Но предположите-ка, что Сэмюэл Эварт умер.
Черт возьми, раз умер, значит уж не вернется, воскликнул Грульт и расхохотался.
Погодите, сказал старик (он разглядывал аккуратный ряд булавок на обшлаге своего сюртука), погодите. Предположим, что некто владеет заверенной выпиской из акта о смерти о смерти Сэмюэла Эварта, который умер на Джерсее , не оставив потомства, и что владелец этого документа может предъявить его
в надлежащее время.
Грульт растопырил свои огромные руки. Он пришел в ярость от предательства старого сообщника, который, очевидно, собирался обесценить документы, уже доставленные ему за большие деньги.
Без хитростей! грубо крикнул он, валяйте напрямик!
Старик испуганно заморгал, но продолжал спокойным тоном:
Сказал я об этом лишь затем, чтобы вам услужить. Да, видно, слова мои вам не по душе. Значит, и толковать больше нечего, распрощаемся приятелями.
Он поднялся и взял с ветхой конторки орехового дерева кувшин с отбитым горлышком, в котором стоял букет незабудок.
Смотрите-ка, сказал старик, ставя кувшин на стол, они у меня всю весну не переводятся. Всякий раз, как прохожу по Картре там, по бережку, я собираю незабудки в канаве, что окружает имение господина де Легля. Соберу букетик и несу его в носовом платке
Он осторожно провел рукой по голубым цветочкам, стряхивая увядшие лепестки.
Главное вырвать стебельки с корнем, продолжал он, тогда растение будет жить в воде привольно, будто в земле. Эх, боже ты мой! Нет у меня ни жены, ни ребенка, ни пса, ни кошки, а ведь надо к чему-нибудь привязаться: вот я и люблю цветы.
Грульт его не слушал; он кусал губы и грыз ногти. Вдруг он подскочил на стуле и крикнул:
Акт о смерти Сэмюэла Эварта у вас. Давайте его сюда, он мне нужен, я требую!
Релин исподтишка взглянул на конторку орехового дерева. И, осторожно подняв кувшин с незабудками, поставил его на место. Потом сел и облизнул губы.
Погодите, сказал он, погодите малость. Акт и у меня и не у меня. Может статься, я и достану его, а может статься, не получу. Давайте-ка рассуждать так, будто у меня есть возможность его получить. Поздненько я узнал, что господин Хэвиленд, в услужении у которого вы состоите уже немало лет, так ведь? разыскивает этого самого Сэмюэла Эварта. Разумеется, я подумал и ему тоже оказать услугу, любезнейший. Он порадуется известию о бедняге Сэмюэле, который безвременно скончался на острове Джерсее.