Что-то я не вижу, заметил я, шкуры животного, которое заслуживает самого пристального внимания натуралиста, крылатого коня Пегаса.
А он покуда жив, объяснил Знаток, но его так заездили нынешние юные джентльмены, коим несть числа, что я надеюсь скоро заполучить его шкуру и остов в свое собранье.
И мы перешли в другую музейную нишу, с множеством чучел птиц. Они были отлично размещены одни сидели на ветках деревьев, другие на гнездах, третьи же были так искусно подвешены на проволоке, будто бы парили в воздухе, и среди них белый голубь с увядшей масличной веткой в клюве.
Уж не тот ли это голубь, спросил я, который принес весть мира и надежды измученным бедствиями невольникам ковчега?
Тот самый, подтвердил мой спутник.
А этот ворон, должно быть, продолжал я, из тех, что кормили пророка Илию в пустыне.
Этот ворон? Нет, сказал Знаток, это нестарая птица. Его хозяином был некто Барнаби Радж , и многим казалось, что это траурное оперенье скрывает самого дьявола. Но бедный Хват в последний раз вытянул жребий, и притом смертный. А под видом вот этого ворона, едва ли менее примечательного, душа короля Георга Первого навещала его возлюбленную, герцогиню Кендалл.
Затем провожатый указал мне сову Минервы и стервятника, терзавшего печень Прометея; потом священного египетского ибиса и одну из стимфалид, которых Геракл подстрелил, совершая свой шестой подвиг. На том же насесте пребывали жаворонок Шелли, дикая утка Брайанта и голубок с колокольни Старой Южной Церкви (чучельник Н. П. Уиллис ). Не без содроганья увидел я Кольриджева альбатроса, пронзенного стрелой Старого Морехода .
джентльмена, искусно вправленную в медальон. В часах осталась щепоть песчинок, числом равных летам кумской Сивиллы. Кажется, в той же нише я видел чернильницу, которой Лютер запустил в дьявола, и кольцо, которое приговоренный к смерти Эссекс вернул королеве Елизавете . Там же было стальное перо в запекшейся крови то самое, которым Фауст перечеркнул свое спасение.
Знаток отворил дверь боковой каморки и показал мне горящий светильник и три других, незажженных: два фонаря, один из которых принадлежал Диогену, другой Гаю Фоксу , и лампада, огонь которой Геро доверяла веянию полуночного ветерка на высокой башне Абидоса.
Смотрите! сказал Знаток, изо всей силы дунув на зажженный светильник.
Пламя задрожало и метнулось в сторону, однако удержалось на фитиле и затем разгорелось с прежней яркостью.
Это негасимая лампада из гробницы Карла Великого, сообщил мой провожатый. Она была зажжена тысячу лет назад.
Какая нелепость, зачем возжигать светильники в гробницах?! воскликнул я. Нам должно созерцать мертвых в небесном озаренье. Но что это за лохань с раскаленными угольями?
А это, ответствовал Знаток, тот самый огонь, который Прометей похитил с небес. Всмотритесь в него увидите еще кое-что любопытное.
Я вгляделся в огонь прообраз и первоисточник всякого душевного пыла и посреди пламени увидел, о диво! малую ящерку, неистово пляшущую в жаркой сердцевине. Это была саламандра.
Что за кощунство! воскликнул я с несказанным отвращением. Неужто это эфирное пламя пригодно лишь затем, чтобы холить мерзкое пресмыкающееся? И правда, ведь есть же люди, которые растрачивают священный огонь своей души на гнусные и низменные цели!
Знаток на это не ответил, отделавшись сухим смешком и завереньем, что именно эту саламандру видел Бенвенуто Челлини в очаге отчего дома. И стал показывать мне прочие диковинки: ибо в этой каморке, по-видимому, хранились самые ценные экспонаты его собранья.
Вот это, сказал он, Большой Карбункул Белых гор.
Я не без любопытства разглядывал этот громадный камень, отыскать который мне так мечталось в моей пылкой юности. Возможно, тогда он сверкал для меня ярче, нежели теперь; во всяком случае, нынешнее его сверканье ненадолго отвлекло меня от дальнейшего осмотра музея. Знаток показал на хрусталину, висевшую у стены на золотой цепочке.
Это философский камень, сказал он.
А эликсир жизни, при нем обычно состоящий, у вас тоже есть? спросил я.
А как же им полна эта вот урна, отвечал он. Глоток эликсира вас освежит. Вот кубок Гебы пейте на здоровье!