Смелее, Эол! неслось с трибун.
Поторапливайся, фессалиец! крикнул чей-то громкий голос.
Смотрите! Смотрите! Белые кони опять позади Эола! ревела возбужденно толпа.
Не спи, Тевкр! кричали спартанцы. Не уступай первенства никому!
Каждый из присутствовавших на ипподроме кричал свое, и все эти крики сливались в один сплошной гул голосов.
Состязание в беге колесниц близилось к концу. К всеобщему удивлению зрителей на трибунах, серые кони Эола внезапно начали отставать. Зато «белые голуби» Алкивиада теперь шли впереди всех
Белые лошади Алкивиада теперь шли впереди всех
Алкивиад успокоился. Из груди у него вырвался вздох облегчения.
Теперь этого художника никто уже не обгонит! с улыбкой прошептал он и вдруг вспомнил: «Но ведь я обещал подарить ему моих коней, если он придет первым к заветной черте! О боги! Что же делать теперь? И тут же Алкивиад усмехнулся недоброй усмешкой. Нужно быть глупцом, чтобы выполнить такое обещание, подумал он, а меня еще ни один человек в Афинах не считал глупцом! Да и к чему этому ремесленнику мои кони! Не нужна ему также и слава победителя на играх! Я дам ему столько денег, сколько он захочет, и этого вполне будет достаточно для него! И как только мог я дать этому Алкиною такое обещание! покачал он с неодобрением головой. Это было глупо с моей стороны! Впрочем, сгоряча человек может пообещать что угодно! тут же успокоил самого себя эгоистичный, легкомысленный молодой воин. А особенно пообещаешь все, когда на тебя с гневом в главах смотрит такой учитель гимнастики, как этот Формион!»
Алкивиад вдруг вспомнил о своем любимом наставнике Сократе, без сомнения осудившем бы его за дурной нрав и за глупую спесь.
Мнение и привязанность к нему учителя всегда были дороги для пустого и легкомысленного юноши, и он часто искренне каялся перед Сократом в своих дурных поступках каялся, чтобы тут же поступить еще хуже
А философ Сократ верил его раскаянию Он заботливо, как хороший садовник, растил своего любимого ученика, оберегая его от дурных влияний. Но на этот раз философа Сократа не было рядом с ним, и Алкивиад недолго мучил себя упреками совести. Он напряженно стал вглядываться в даль, где в облаке пыли скрылись колесницы.
Волнение среди зрителей нарастало. Среди криков толпы Алкивиад ясно различал имя Алкиноя.
«Так кони его продолжают идти первыми к финишу! А если все-таки отдать моих коней художнику? задал он себе мысленно вопрос. Разумеется, мне нелегко это сделать, но зато какая слава ждала бы за такой поступок меня в Афинах! Нет! Нет! решительно тряхнул головой молодой воин. Слава олимпионика для меня дороже, чем любовь афинского демоса!»
Поворотный столб снова был уже близко. Спартанец нагонял Алкиноя. Вот он почти поравнялся с ним. Кони Тевкра пронеслись мимо Алкиноя.
Зрители замерли на своих местах. Кровь бросилась в голову художнику. Выпрямившись, он изо всех сил натянул вожжи. Белые кони подхватили и понеслись вперед. Опять, уже последний на этот раз, поворот беговой дорожки. Эол и Гектор остались далеко позади. Впереди только один Тевкр.
Но что случилось возле страшного поворотного столба? Алкиной этого не мог понять. Он видел только, как упало на песок дорожки дышло упряжки Тевкра, а кони спартанца, освободившись от колесницы, помчались дальше, таща за собой на запутавшихся постромках Тевкра. Кони спартанца вдруг остановились, преградив дорогу Алкиною, и художнику пришлось свернуть в сторону от дорожки, ближе к поворотному столбу. Резкий толчок. Алкиной ухватился обеими руками за передок колесницы, чтобы не упасть из нее под ноги коней. Удар чем-то острым по голове заставил его потерять на несколько секунд сознание. Кони остановились. Очнувшись, Алкиной опустился на колени у передка колесницы и слабеющей рукой натянул вожжи. Аякс рванулся вперед, увлекая за собой остальных коней. Белые кони неслись, теперь уже одни, прямо к финишу.
Крики толпы и толчки мчавшейся колесницы заставили Алкиноя на короткое время прийти в себя. Голова у него нестерпимо болела, сознание туманилось.
Алкиной попытался подняться на ноги, но не мог этого сделать и снова опустился на колени у передка колесницы, крепко сжимая дрожащей рукой вожжи.
Хвала афинянину Алкиною, сыну Эния Кадрида! донеслись до сознания художника крики толпы.
«Почему они так громко кричат? Почему прославляют меня?» пронеслось в его сознании. Последнее, что он успел сделать, прежде чем впасть в беспамятство ухватиться на сколько хватило сил за передок колесницы и намотать вожжи на руку. Самое главное, чего он опасался, было падение с колесницы
Гектор догонял его. Но Алкиной уже не мог думать больше об исходе состязания. Сознание его заволакивалось точно пеленой, и лишь инстинкт самосохранения подсказывал еще, что нельзя выпустить из слабеющих пальцев передок колесницы и вожжи, иначе он тотчас же упадет под копыта коней, а это была бы верная смерть!.. По лицу его текло что-то горячее липкое
«Кровь, подумал как-то равнодушно Алкиной, но это пустяки! Главное не упасть!»
Последнее, что ощутил он, был снова толчок, но уже менее сильный, чем первый, о столб Затем наступил покой. Кони его остановились.