Федя прошел немного в глубь причала, разулся и сел, свесив ноги в воду. Вот это вода чистая, теплая, переливающаяся зелеными струями!
В десятке метров от него, отражаясь в воде ярко раскрашенной кормой, стояла фелюга. На ее палубе высилась гора апельсинов. Трое обнаженных до пояса турецких матросов складывали плоды в широкие корзины и передавали на причал. Грузчики-абхазцы таскали корзины на берег.
Федя засмотрелся на матросов. Один из них, поймав Федин взгляд, вдруг сделал страшное лицо, схватил апельсин и замахнулся. Федя невольно отпрянул, но в последний момент турок замедлил движение руки, и крупный оранжевый плод мягко шлепнулся в ладони мальчику. Матросы на фелюге весело гоготали. Ему бросили еще один апельсин. Плоды были увесистые, с плотной ноздреватой кожей. Пробовать их Феде до сих пор не доводилось. Один он немедленно съел, другой решил приберечь для отца.
Пока он расправлялся с апельсином, матросы на всех фелюгах вдруг разом оставили работу, опустились на колени и стали молиться. Они прикладывали ладони к лицу, потом кланялись, да так, что стукались лбами о доски палубы.
«Ну и чудеса! подумал Федя. Такие веселые здоровые парни, а молятся, точно старушки».
Налетевший с моря ветерок начал поворачивать фелюги, и, для того чтобы обращаться к востоку, молящимся приходилось переступать коленями.
Пора было уходить, а то эти чудаки могли принять его за попрошайку.
Федя вернулся в старую часть города, но теперь ее было не узнать. Куда девался людской поток? Последние покупатели уходили с базара, торговцы укладывали остатки товаров. Федя не знал, что, начинаясь с рассветом, деловая жизнь в южном городе замирает с приближением жаркого полудня.
Между духанами выход к морю, и Федя свернул туда. Берег был усеян галькой. Он набрал камешков побольше и стал кидать их с таким расчетом, чтобы они рикошетом отскакивали от воды. У него на родине эта игра называлась «есть блины». Кто больше «съел», тот и победил. Море было спокойным и камешки удобными плоскими, обкатанными. Раз, два шесть десять. Вскоре он так наловчился, что и сосчитать было трудно. Но без свидетелей успехи не радовали. Оказывается, даже в таком интересном городе без друзей не очень-то весело.
Федя пошел обратно и сел на скамью под навесом духана.
«Если отец пойдет обедать домой, то обязательно пройдет здесь. Подожду его с полчаса», решил Федя.
Духан назывался «Отдых под чинарой». Через открытую дверь доносились смех и оживленный говор. Посетителей обслуживал бедно одетый, горбоносый, лохматый мальчик. Раза два он выбегал на улицу, и тогда его живые черные глаза с интересом останавливались на Феде.
Отец все не показывался. «Дел, наверно, много!» подумал Федя.
Всего двое суток прошло, а сколько перемен!
После смерти матери Федя жил в Смоленске у тетки. Месяц назад он сбежал от нее и с превеликими трудностями добрался до Екатеринодара, где стоял полк отца. Отец был комиссаром. За самовольный приезд Феде, конечно, здорово досталось, но не так, чтобы жалеть о случившемся. Все же отец оставил его в полку, а не вернул обратно в Смоленск.
Две недели назад весь гарнизон подняли ночью по тревоге и перебросили к станице Приморско-Ахтарской, где высадился врангелевский десант. Федя то слонялся по пыльному Екатеринодару, то сидел возле штаба в ожидании известий. Тревога за отца мешалась с обидой, что его не взяли с собой.
Он знал: дело будет жарким. Врангелевцы были хорошо вооружены, имели броневики. Сам председатель Кавказского бюро ЦК Орджоникидзе прибыл к месту боев Федя видел, как он проезжал через город.
На четвертый день была получена весть о ликвидации десанта. Вечером
того же дня вернулся отец усталый, с почерневшим лицом, но довольный. Он соскочил с коня и, лишь мимоходом обняв сына, прошел в кабинет начальника штаба дивизии Ташковского. Федя, воспользовавшись благосклонностью часового, проскользнул в соседнюю комнату и оттуда слышал почти весь разговор.
Ну, положим, успокаиваться пока рановато, говорил отец. В горах еще немало банд из «Армии возрождения»
Знаю, но это уж не твоя забота, перебил его Ташковский. Для тебя другое дело есть
Очевидно, у отца был озадаченный вид, потому что Ташковский рассмеялся, потом спросил:
Во время постоя в Гудаутах ты школу организовал?
Не я один местный актив помог.
А библиотеку при ревкоме ты собрал? Сам помню, как книги во всех частях клянчил.
Ну, я усмехнулся отец.
Значит, тянет к книжному делу Так вот, по просьбе ревкома Абхазии направляешься в Новосветский волостной ревком. Будешь налаживать там народное образование.
Но ведь мы еще врага не разбили! Как же я оружие сложу? Да и не получится у меня: я ведь всего учитель.
Ладно, Вахрамеев, не огорчайся! Дело тебе поручается большое, ответственное. А в Абхазии, сам знаешь, неграмотность почти стопроцентная. Так что действуй, друг! Приказ подписан комдивом вот смотри. Оружие оставлю за тобой, со всяким еще можешь столкнуться. Форму, если хочешь, обменяй у интенданта, наверно, штатское найдется. Получишь трехдневный паек на себя и сына и в дорогу!..