Молиться, послушания исполнять работать, значит. Я в келейниках у игумена состою, его поручения выполняю.
Да, не позавидуешь И не скучно тебе?
Василид подумал.
По правде говоря, скучно: во время службы иногда боюсь, как бы не заснуть Я рисовать люблю; скоро у меня краски будут, тогда не скучно станет.
Федя приглядывался к послушнику. Монастырская жизнь давно интересовала его: что там, за высокой стеной, за тесным строем кипарисов? Рассудком он понимал, что монахи обыкновенные люди, но таинственность, окружающая этот незнакомый мир, возбуждала любопытство. Не переставая есть фрукты, он расспрашивал Василида. Вдруг он заметил, что с Аджином творится что-то неладное. Тот не принимал участия в разговоре и ел едва-едва. Вскоре он вообще перестал заглядывать в корзину и оперся затылком о ствол дерева. Лицо его побледнело, на лбу выступил пот. Ничего не понимая, Федя спросил:
Что с тобой?
Тот вяло отмахнулся и закрыл глаза.
Может, объелся?
Малярия понимающе качая головой, сказал Василид. Погодите здесь, я лекарство принесу.
Он исчез за стеной.
А Аджину становилось все хуже. Приступ усиливался: пот заливал лицо, тело начинал бить озноб. Федя снял с себя рубашку и накинул на плечи приятелю. Ему впервые приходилось наблюдать приступ малярии зрелище было тягостным. Моментами Феде казалось, что Аджин умирает.
Наконец за стеной послышалась возня. Запыхавшийся, распаренный Василид влез наверх, а затем, не раздумывая, спрыгнул к ребятам.
Возьми, это хина, срывающимся голосом сказал он, протягивая Феде пакетик с порошком. В руках у него откуда-то появилась кружка, он метнулся к ручью, протекавшему рядом, и вернулся с водой.
Аджин к этому времени уже лежал, скорчившись на земле и весь дрожал. Федя с Василидом приподняли его голову. Аджин безропотно проглотил порошок и запил водой; зубы его стучали о кружку.
Прошло несколько минут. Приступ шел на спад.
Близился вечер. Озноб сменился слабостью. Аджин поднялся с помощью ребят и для того, чтобы идти, вынужден был обнять Федю за плечи.
Ну, пока, сказал Федя Василиду.
Прощайте Храни вас господь!
Ни Федя, ни тем более Аджин не могли даже предположить, что творилось в душе у маленького послушника, как тягостно было ему оставаться одному после столь неожиданного знакомства.
Приятели отошли уже на порядочное расстояние, когда Василид нагнал их и сунул Феде корзинку с остатками фруктов.
Гостинец-то забыли, волнуясь, сказал он.
Я не забыл, возразил Федя, корзинка-то твоя!
Чего там, бери, может, когда и принесешь.
Спасибо! Добрая ты душа
В обнимку с пошатывающимся Аджином Федя стал спускаться по тропинке в город.
Глава V, где Федя знакомится с Асидой и абхазским гостеприимством
У калитки Федя начал было прощаться, но Аджин с горячностью упрашивал его войти и что-то крикнул по-абхазски в сторону двора. Тотчас у калитки появились две женщины. Одна оказалась матерью Аджина, другая сестрой. Аджин сказал им несколько слов, и на Федю обрушился град приветствий и пожеланий: можно было подумать, что он спас Аджина от неминучей смерти.
Федя не заметил, как очутился во дворе. Его провели под раскидистую орешину. Здесь, на коврике, подогнув по-восточному ноги, сидел столетний дед Аджина Алхас.
В залатанной черкеске и толстых вязаных носках, старик был, тем не менее, преисполнен достоинства и приветствовал гостя с княжеским величием.
Впрочем, и Аджин представил Федю с такой важностью, словно он был заморским принцем.
Когда Федя, поздоровавшись, сел рядом с Алхасом, старик поинтересовался его здоровьем, здоровьем
его отца и всех близких гостя. Он был явно огорчен, что на единственной тетке перечень Фединых родственников обрывался. Узнав о приступе малярии у Аджина, старик не преминул напомнить о своем возрасте:
Слабый народ пошел нынче. Я вот до ста лет не болел, ни знахарей, ни докторов не знал. На свадьбе мог танцевать сколько хочешь. Никакой работы не боялся. Да, кто в молодости меня не видел, тому лучше бы не видеть меня и в старости. Мало кому уступал я в меткой стрельбе и в лихой джигитовке, мог один съесть полбарана, был желанным гостем на всех праздниках
Рассказывая, он мастерил алабашу. В отличие от обычной алабаши принадлежности пастуха и охотника, эта должна была стать нарядной тростью. Для такой трости вырубался подходящий ствол из ореха или самшита. С дерева удалялась кора, а мелкие боковые ветки не срезались, и, пока они не потеряли гибкости, мастер в соответствии со своей прихотью обвивал их вокруг основного ствола. Еще наряднее трость становилась после высыхания, когда дерево приобретало цвет старой кости.
Изделия Алхаса охотно раскупались паломниками на память о святых местах, и это помогало семье сводить концы с концами.
Аджин предложил Феде осмотреть их жилище. Небольшой домик под камышовой крышей был сплетен из прутьев рододендрона и обмазан глиной. Если о достатке семьи здесь судили по количеству подушек и одеял, которые абхазцы складывают горой на видном месте, то у Аджина в доме эта горка была невелика; от лежавшего сверху одеяла, сшитого из лоскутков, рябило в глазах. Колышки в стенах, служившие для подвешивания оружия, бурок и прочей одежды, почти все пустовали. Так же и в амацурте летней кухне крючки, на которых обычно висят корзины с фасолью и кукурузой, коптятся мясо и сыр, были пусты. Вся посуда в доме была деревянной.