Под вечер подручные Исайки, торговавшие
газетами, собрались в заброшенном рыбном складе. В черной бутылке, стоявшей на полу, коптел огарок свечи. Стены склада поблескивали словно серебряные: это блестела рыбья чешуя. Исайка стоял возле опрокинутой бочки, надутый и важный. Он отбирал у газетчиков деньги, тщательно пересчитывал их и прятал в карман.
Ну, поужинаете и по домам, сказал он мальчикам. Завтра пораньше приходите, чуть свет, я завтра больше газет возьму.
Павка вынул из карманов и отдал Исайке всю выручку.
Исайка разложил деньги на бочке, послюнил палец, пересчитал бумажки и спрятал их в карман. Потом сказал Павке:
Завтра пораньше приходи, не опаздывай, работы много. Ну, чего стоишь?
А деньги? спросил Павка.
Какие тебе деньги?
Как какие? возмущенно спросил Павка. Разве я не заработал?
А ты на чьи деньги торговал? спросил Исайка, и веснушки его налились кровью. На свои, что ли, торговал? Кто тебе газеты достал? Вот тебе колбаса, вот тебе амурская ветчина, показал он на соленую кету, вот тебе хлеб, ешь, закусывай.
В углу мальчики делили перочинным ножом буханку черного хлеба, половину соленой кеты и круг сизой колбасы.
Павка продал сегодня столько газет, что на заработок мог один купить себе всю эту рыбу, всю колбасу и весь хлеб! Он сжал кулаки. Но Исайка дунул на огарок и, позвав кого-то из мальчиков, вышел из склада.
Эй, портовик! крикнул кто-то из темноты. Подходи, жуй.
Павка ощупью нашел мальчиков. Кто-то сунул ему в руку кусок скользкой кеты и ломоть хлеба. Все молча жевали.
Исайка-то, небось, в кино пошел, сказал кто-то в темноте.
Ну да, в кино, протянул другой, прожевывая хлеб. В кино он после пойдет, сначала в кафе пирожные с кремом жрать.
Купец! простуженным, хриплым басом добавил третий. Капиталист! Хозяин!
Рыба была до того соленая, что соль, казалось, хрустит на зубах. Но Павка был голоден, и съел все без остатка.
Рассказывали, что калмыковцы однажды по ошибке приняли за большевика крупного амурского рыбопромышленника. Они отвели его в «вагон смерти» и ночью расстреляли из пулемета. После спохватились, да было поздно.
Пожилой мужчина с острой бородкой и повязанной зеленым шерстяным шарфом шеей тихим голосом рассказывал соседу:
А в тайге, говорят, объявился отряд какого-то Косорота. Храбрости, говорят, человек необычайной. Пустил под откос японский бронепоезд. Да какой бронепоезд первейший! «Славу императорской армии».
Рассказчик подозрительно и испуганно оглянулся вокруг не подслушивает ли его какой-нибудь калмыковский солдат. Ведь за такие рассказы недолго и самому попасть в «вагон смерти».
А Павка не понимал, как Косорот мог очутиться в тайге. Ведь он вместе с Петром» ушел на «Грозе» по Амуру, и с тех пор о нем ничего не было слышно.
«Может, высадились, подумал Павка, а «Гроза» на реке стоит, ждет. Сюркуф ведь тоже так воевал: на море и на суше. Корабль его в море ждал.
«Пойти, навестить, что ли? Пожалуй, опять дразниться будет, не пойду, раздумывал Павка. Пойду, пусть дразнится», решил он и однажды пошел в Рыбий переулок. Он поеживался от холода и пронизывающего насквозь ветра. Ветер стучал в ставни домов, завывал дико в трубах и начисто подметал улицы. Павка дошел до реки. Широкий Амур потемнел и стал свинцового цвета. По реке ходили горбатые зловещие волны.
Дом, где теперь жила Глаша, шумел и жужжал, словно потревоженный улей. Павка вошел в черный, похожий на дыру вонючий коридор. Обитатели дома раскрыли настежь двери своих похожих на берлоги комнат. Повсюду пищали ребята, сушились пеленки, чадили керосинки. Пахло пригорелым молоком, вареной соленой рыбой, человеческим
потом. Из-под ног у Павки выскочил большой черный кот и, отчаянно замяукав, метнулся в сторону. В другой комнате несколько мужчин пили водку и на табурете играли в карты. В раскрытую дверь Павка услышал, что игроки переговаривались какими-то странными, похожими на условный язык словами:
Ваш туз не пляшет! Двадцать одно!
В другой комнате пьяный бородач орал:
Расшибу! Изувечу!
В конце темного коридора жила хозяйка Глаши, Матрена Филатьевна. Павка осторожно стукнул в дверь. Что-то зашуршало за дверью, и знакомый голос тоненький Глашин голосок спросил:
Кто там?
Это я, Глашка, ответил Павка.
Заходи, Павка, никого нет.
Павка вошел в комнату. На высокой постели с горой подушек в розовых наволочках сидело двое ребят. Им было года по три, по четыре. Они перестали играть и вытаращили глаза на Павку. На столе стоял огромный медный самовар. В углу с полу и до потолка было развешано столько икон, сколько Павка не видел за всю свою жизнь. Под потолком болтался на шнуре розовый бумажный абажур. На стене висела картинка: франт курит длинную папиросу, под франтом огромными золотыми буквами написано:
Лучше ничего не надо,Кроме папиросы «Ада».
Павка обернулся и поглядел на Глашу. Она была еще бледнее, чем раньше. Глаза у нее больше не блестели. Под правым глазом был большой фиолетовый синяк.
«Ну и ну, подумал Павка. Видно, несладко тебе живется».
В первый раз в жизни он видел задиристую Глашку тихой и присмиревшей.
Глашка, сказал с постели младенец, дай молока.