Сережка, ты? Чего шастаешь? Часовой увидит с нами окажешься
Не увидит, тут кусты вплотную Вас расстрелять хотят. Своими ушами слышал
Не знаешь, что в городе? спросил Резов.
Алумов хвастал весь город у них в руках. Только врет, вроде бы со Всполья пушки бьют
Слышали, товарищи? обернулся Иван Алексеевич к рабочим. Если вокзалы у наших помощь придет
Шаги
часового приблизились Сережка затих. Потом шепнул в щель:
Ждите! Ночью попробую дверь открыть И бесшумно отполз от вагона.
И опять в тюрьме на колесах тишина, прерываемая только вздохами. Помощь городу придет, но останутся ли они в живых вот, наверное, о чем думал каждый.
Часовой насвистывал «Семеновну», а в вагоне унылое молчание. Никто всерьез не надеялся на парнишку, один Тихон радовался, говорил Ивану Алексеевичу:
Молодец Серега! Недаром я его целый год на наши рельсы перетаскивал
Снова молчали, прислушиваясь, как возле вагона вышагивает часовой. И вдруг рядом крики, выстрелы, топот сапог. Пытался Тихон в щель высмотреть, что там делается, но ничего не увидел. Не Сережка ли попался?
В вагоне душно, нестерпимо хочется пить. И чудится где-то журчит, булькает вода. Первым не вытерпел Степан Коркин, кулачищем застучал в дверь:
Караульщик! Принеси ведро воды. Подохнем раньше времени некого будет к стенке ставить.
Грянул выстрел. Пуля расщепила доску, сорвала со Степана фуражку.
Чего гоношишься? зашипел кто-то на механика. Все пить хотим, да терпим.
Не терпишь ты, а со страху по тихой умираешь, озлился Коркин, подобрал с пола простреленную фуражку. Ну, контрик, совсем новую вещь испортил.
И снова тянутся тягостные минуты.
В полдень, когда железную крышу напалило и в вагоне сделалось как в парилке, подошел отряд. Скрипя ржавыми роликами, дверь отъехала в сторону. Офицер-золотопогонник заглянул в вагон, насмешливо сказал:
Прошу выгружаться, господа!..
Арестованных построили в колонну, повели через двор мастерских. Тихону показалось за штабелем шпал мелькнула синяя рубашка Сережки Колпина.
Впереди, рядом с офицером, вышагивал пристав Зеленцов, с которого Тихон после Февральской революции сдирал погоны. Теперь они опять красовались на его толстых плечах, обтянутых накрахмаленным кителем. Ha голове фуражка с белым верхом, рука в белой перчатке на расстегнутой кобуре.
Колонну вывели на Заволжскую набережную. Над городом по ту сторону Волги висело дымное облако, слышалось раскатистое уханье. И непонятно было, то ли это приближается гроза, то ли идет бой.
На знойной набережной тесно от нарядной, возбужденной публики. Плюгавый лавочник Сусликов, про которого говорили, что у него гири пустотелые, закричал:
Ур-р-ря!.. Большевиков топить ведут!
Дамочки, девицы в белом радостно загалдели, восторженно замахали цветными зонтиками.
Заволжские красногвардейцы изымали у Сусликова продукты для детского дома. Лавочник узнал Резова, сунул кукиш под нос и завопил на всю набережную:
Больше не пожрешь моих окороков! Вот тебе, вот тебе
Резов не стерпел плюнул в мокрое лицо. Озверев, Сусликов выхватил из кармана чесучового пиджака серебряный портсигар, наотмашь ударил старика по виску. Бросился Тихон к лавочнику, но его прикладом вернули в колонну.
Побереги силы, еще сгодятся, поддержал парня Иван Алексеевич.
Толпа обывателей опять подступила к арестованным.
Солнце било в понурые головы рабочих, жажда становилась все нестерпимей. И тут из ворот дома, мимо которого их вели, выбежала женщина с ведром и кружкой. Не успели конвойные оттолкнуть ее, как она нырнула в колонну, дала напиться. И быстро исчезла.
Возле кондитерской фабрики колонну поджидал Алумов, несколько офицеров в отутюженной форме с георгиевскими ленточками в петлицах, в начищенных сапогах.
Арестованных загнали в проходной двор, Алумов вынул список, зачитал фамилии семерых коммунистов. Подумав секунду, назвал и Тихона. Их подвели к кирпичной стене, остальным Алумов объявил:
Волей, данной мне командованием Северной Добровольческой армии, я освобождаю вас, как людей, преступно обманутых большевиками
Ступайте прочь! гаркнул пристав. Господа офицеры! Кто желает исполнить приговор?..
От ворот подошли человек десять, встали напротив неровной шеренгой. Михаил Алумов спокойно курил в стороне.
Эх, Тишка!.. Видать, отплясали мы с тобой кадриль, горько выдавил Иван Алексеевич.
«А ведь верно я тогда угадал, припомнил Тихон разговор с Лобовым об ограблении кассы Заволжских мастерских. Инженер-то давно с контриками»
Жаль, не успели Алумова на чистую воду вывести, задохнулся он от смертной, отчаянной тоски.
Это другие сделают После нас
Офицеры защелкали затворами винтовок. Какой-то шум заставил их оглянуться назад. Тихон поднял голову и увидел: во двор, смяв стражу у ворот, ворвалась толпа рабочих и работниц из мастерских, матери и жены арестованных.
Тихону кинулись на грудь сестра и мать, заголосили обе. Офицеры растерялись, женщины хватали их за винтовки, за ремни.
К Михаилу Алумову пробрался старик Дронов на кончике носа очки в железной оправе, голос неприятный, словно напильником по жести:
Ты что же, инженер, делаешь, стервец? подступил он к опешившему меньшевику. Когда у них, большевиков, власть была, они в тебя не стреляли. Если виноваты в чем судить их надо, по закону. Или у твоей власти законов нет? Тогда это не власть, а банда