Спустя некоторое время я всё-таки нахожу в себе моральные силы выйти из своей комнаты и спуститься на первый этаж.
Головная боль слегка утихла, мысли немного прояснились, и голодный желудок громко заявил о себе, напоминая, что кушать тоже иногда надо. Пришлось прислушаться.
На кухне, совмещённой с просторной студией, замещающей нам столовую и гостиную, действительно хозяйничает наша домработница, Тамара Павловна. Тихо гудит голосами новостных дикторов плазма в уголке. Кажется, что здесь ничего и не менялось с тех пор, как я уехала учиться.
О, Женечка, проходи, деточка. Садись ужинать, пока всё тёплое, добродушно улыбается мне пожилая женщина, уже почти десять лет отвечающая в нашем доме за домашний уют.
Хорошо, что мама когда-то случайно встретила свою учительницу биологии и химии, и предложила ей сначала стать моим репетитором, а потом и вовсе пригласила на постоянную работу, когда та вышла на пенсию. Мы тогда как раз переехали в этот дом. Тут ещё продолжались ремонтные работы, моя родительница постоянно пропадала на работе, увлечённо строя карьеру, чтобы всё это оплатить. А я в бытовом плане была полностью предоставлена сама себе.
Стоит ли говорить, как меня, одиннадцатилетнюю девчонку, обрадовала возможность наконец отдохнуть от обязанностей кухарки и доверить это дело более опытному человеку?
Правда, вскоре я поняла, что всё-таки скучаю по этому самому делу. Готовить мне порой очень даже нравилось. А когда Тамара Павловна, по моей просьбе, обучила меня куче своих кулинарных премудростей, приготовление всяких вкусностей и кулинарные эксперименты стали для меня настоящим увлечением.
А мама? оказавшись в кухонном островке, я осторожно забираюсь на высокий стул у длинной стойки.
Таисия Аркадьевна уже поела и ушла к себе в кабинет. Сказала, что ей ещё нужно поработать, сообщает Тамара Павловна, ставя передо мной тарелку с голубцами.
Понятно. Можно было даже не спрашивать.
Она попросила меня приготовить на завтра праздничный ужин. Кажется, к вам гости придут, привычно делится со мной новостями домработница, подавая мне вилку и вазочку со сметаной.
Какие ещё гости? замираю я удивлённо, уже потянувшись за ложечкой, чтобы намазать голубцы сметаной, как мне нравится.
Вот чего не знаю, того не знаю, пожав плечами, Тамара Павловна берётся за чайник. Вроде как кто-то из коллег по работе. Сделать тебе чайку? Я вкусного печенья напекла.
Да, пожалуйста.
Мама пригласила к нам кого-то со своей работы? Зачем?
Не то чтобы это было прям совсем странно для неё, но в общем... как-то неожиданно. Хотя может, это коллега мужского пола и для неё он не просто коллега. Я ведь, по сути, ничего не знаю о маминой личной жизни. И если бы она нашла себе мужчину, то, скорее всего, именно там, где проводит всё своё время.
Принявшись за еду, некоторое время я ещё строю предположения насчёт неизвестного гостя, но вскоре отвлекаюсь на картинку, транслируемую по телевизору. На фоне синего неба отчётливо выделяется тёмно-серое пятно, по форме напоминающее ската. А диктор, насколько я могу расслышать, кажется, на полном серьёзе вещает об НЛО над Киевом.
Хмыкнув скептически, в полном недоумении качаю головой. Чего только не покажут по телевизору. Порой уже полный бред несут.
1.3
Павловну и плетусь обратно к себе.
Усталость уже берёт своё. От напряжения голова снова начинает болеть, и перед глазами всё расплывается. Реальный мир неотвратимо тускнеет. По лестнице приходится подниматься по стеночке, аккуратно нащупывая ступеньки ногами. Чувствуя, как начинает сводить икры и жжёт ступни.
Свою дверь я уже нахожу практически наощупь. Закрываю за собой и, поборов желание сползти на пол прямо тут, делаю ещё несколько нетвёрдых шагов, пока не упираюсь коленями в край кровати. Выдохнув, наклоняюсь и уже на четвереньках ползу дальше, пока не удаётся наконец упасть лицом в подушку. Но расслабляться пока рано. Знаю, что если сейчас не заставлю себя принять удобное положение, ночью проснусь от судорог. Впрочем, я и так, скорее всего, проснусь.
Сцепив зубы, осторожно переворачиваюсь. На спине лежать не очень приятно. Кожа до сих пор очень чувствительна и порой её начинает колоть, как после онемения. Даже мягкий хлопок пижамы кажется колючим. Доктора говорят, что у меня нарушена иннервация кожных покровов. Возможно, это никогда до конца не пройдёт. И, укладываясь, я болезненно морщусь. Но лучше так, чем корчиться потом от боли в ногах и руках.
Ну вот. Можно наконец прекратить изображать, что я нормально функционирую.
Замерев, закрываю глаза. По щеке скатывается слеза. Потом ещё одна. Чувство безысходности становится практически нестерпимым. Дыра в груди отзывается ноющей болью.
Чёрт.
За что всё это со мной происходит? Чем я так прогневила небо, что в неполных двадцать превратилась, по сути, в калеку? Сумею ли когда-нибудь выбраться из этого состояния? Сумею ли вынырнуть из этого чувства всеобъемлющего одиночества?
Мрачные мысли удушливой тяжестью сжимают горло, отзываются болезненным трепыханием в сердце. И сон, накрывающий меня спасительной пеленой, уже привычно становится моим единственным избавлением.