Остановите, Алексей Сидорович, сказала Ольга Ивановна. Что это еще за шествие?
Так это ж Шевалдин Витька! Его еще Маманей кличут. Да вы его в прошлом году в религиозной лекции поминали
Чурилова знала Шевалдина. Он служил где-то в Белоруссии, привез оттуда жену Нину, бойкую и работящую женщину. Молодые поселились в Гумнищах, а Варвара, мать Виктора, женщина богомольная, поначалу не обижала невестку. Но это длилось недолго, невестка почему-то стала Варваре не нравиться, и она все чаще и чаще подбивала сына:
Привез мне такую непослушницу. Лба перекрестить не умеет. Гони ее, своих девок полно.
Но Виктор не прогонял Нину. Он любил ее. Да и двое детей уже у них народилось. А мать свирепствовала, каждым пустяком невестку попрекала. Ночами Нина, плача, уговаривала мужа:
Житья нет. Уедем отсюда куда хочешь.
Ну что ты? А маманя как же?
Не пропадет твоя маманя. Помогать ей будем, хозяйство у нее есть, колхоз справный.
Как ни жалел Виктор свою сварливую маманю, но не выдержал, переехал в Ключики, на лесоучасток. Но и там Варвара не давала невестке покоя. Она подолгу жила у сына, поила его водкой и, как только Нина отлучалась, напевала свое:
Нашел себе женушку! Ходят всякие разговоры. Разуй зенки-то. Гони, у меня другая Нина на примете есть.
Виктор запил, почернел. В деревне все узнается быстро, любая печаль здесь на виду, и люди уговаривали Виктора:
Опомнись, дурень! На глазах семья гибнет. Эх ты, «маманя»!
Но было уже поздно. Доведенная до отчаяния, Нина забрала дочь и уехала на родину. Виктор остался с сыном. Он тут же переехал к мамане, стал жить на ее хлебах. Работал так себе, пил, горланил песни, спал на сеновале.
Витька, лодырь ты несчастный, постыдился бы! ругались колхозники.
Не приставайте к нему! кричала с крыльца Варвара. Он у меня хворый, пускай отдохнет от той лиходейки!
Немного поработал Виктор в бригаде, но его вскоре выгнали: кому нужен злостный лентяй и нахлебник? Ушел он в Рубилово, кормил там служебных собак в угрозыске месяца два, а потом снова под маманино крылышко.
Женю я тебя, соколик, сказала Варвара. Время сенокосное, жена хоть сена корове накосит.
На ком женишь-то?
На Дуське из Попова. Три недели ее уговаривала
И вот в Гумнищи приехала Дуська, сильная, здоровая женщина. Косила она лучше любого мужика. Варвара была довольна. Но как только запасла Дуська сена, так и нехорошей стала. Не дали ей Шевалдины и зиму прожить, выгнали. Витька опять стал болтаться как неприкаянный: то тут «шабашку» сшибет, то там. А через год, когда снова закачались в лугах буйные травы, Варвара стала уговаривать сыночка:
Высватала я тебе, родненький, в Никулине, Нюркой зовут. Женись, касатик, сенца хоть накосит.
И Витька опять женился: что поделаешь, коли маманя велит. Наступила зима, забросало Гумнищи сугробами
Нюрка дрянь, как-то сказала маманя. Лба негодная перекрестить не умеет, лампадку перед Николаем-угодником разбирала, батюшку надысь обидела. Гнать надо!
Мне-то что, пьяно ухмыльнулся Витька, Нюрку я не люблю
Выжили они и эту невестку. А Витька подался в город к знакомой женщине. Пожил немного там, не работая, и снова к мамане: городская невеста не захотела
кормить тунеядца. Пришлось ему последний плащишко продать, чтобы до Гумнищ добраться.
И потекла у Витьки прежняя жизнь. Пожалели его в колхозе, взяли сторожем на пожарку. Работал он в поле и на ферме, но часто прогуливал, пил, водка совсем доконала его, стариком сделала. Варвара, выйдя на пенсию, ударилась в богомолье, стала как бы помощником гумнищенского батюшки. Приобщили к молению и Витьку, и сына его десятилетнего Юру.
Ну и деревенька! зло подумала Чурилова и хлопнула дверцей машины, пошла наперерез Шевалдину. Свернув за амбары, она увидела, что купол церкви подновлен, поблескивает новой позолотой, двое мужчин покрывают двери голубой краской, а третий конопатит стены. Тот, что конопатил, заметив Чурилову, пригнулся и юркнул в заросли бузины. «К зиме готовятся Для церкви все нашлось, а мы свое упустили клуб в Зырянове с худой крышей»
А, Ольга Ивановна! увидев Чурилову, осклабился Витька. Какими судьбами в нашу глухомань? А я вот гуляю! Да, гульнул малость Опохмелился. Спасов день скоро, яблоками будем разговляться.
Как вам не стыдно, Шевалдин? Все в поле, а вы с утра уже пьяны!
Полегче на поворотах, товарищ начальник. Бригадир ко мне претензиев не имеет, я ночь отдежурил, вон хоть маманю спросите.
«Маманю» Вам бы не на пожарке дежурить, а трактор водить, комбайн.
Шевалдин сел на приступок крыльца, вытер ладонью бледные потные залысины. Из окон высунулись любопытные лица, подошли две старухи, остановился идущий мимо отец Никодим.
Не одобряю подобного, сударыня Ольга Ивановна, сказал священник и поклонился, погладил широкую бороду. С древних времен великим грехом почиталось употребление зелья в страду крестьянскую. Ослаб духом наш Виктор, бога чтит мало. Но мы излечим его, изгоним дьявола
Никодим говорил без умолку, гладко, хвалил жизнь в колхозе, а старухи, поджав губы, согласно кивали, поддакивая. «Ох и хитер этот Никодим, думала Чурилова, такого голыми руками не возьмешь. Не Петухов собирается «лечить» колхозника, а поп»