Уха поспела быстро. Помыв в тепловатой воде руки, Николай Васильевич нарезал крупными ломтями хлеб, положил на тряпочку малосольные огурцы, зеленый лук, деревянные расписанные ложки, потянул носом воздух. В другой бы раз в эти блаженные секунды он обязательно бы что-то сказал, потер бы ладонь о ладонь, подмигнул бы весело, кивая на котелок, а сейчас молчит и вроде бы и уха, от которой идет такой соблазнительный дух, не мила ему. Стараясь как-то расшевелить его, я громче, чем надо, позвякиваю флягой, и Николай Васильевич, почти уже не пьющий по причине пенсионного своего возраста, понимает намек и машет рукой:
А-а-а! Наливай! Простыл я, кажется, вчера, может, на пользу будет. Да и вообще Места тут, знаешь
Ест он, однако, молча, обстоятельно, подставляя по крестьянской привычке под ложку кусок хлеба. Потом закуривает, жадно, до кашля затягивается, ложится на траву и говорит тихо:
На этой мельнице хорошая семья жила Сам хозяин, Владимир Леонтьевич, Евдокия Ивановна, жена его, две их дочки, Нина и Оля, одногодки почти, красавицы, комсомолки, и Генка, парнишка лет десяти Минковские по фамилии Такая, знаешь, семья Весь район их мельница связывала, всех бойцов наших.
От Духановых хуторов, от места своего приземления, Козаров сначала пробирался только ночами. Держался в стороне от дорог, от деревень, шел полями, перелесками. Горькое это было для него путешествие: предрик, недавний хозяин района, крадется, как вор, по своей родной земле
Несколько раз он порывался выйти на большак, открыто появиться в селе, встретиться с народом. Он знал здесь каждый уголок, бывал почти во всех деревнях, проводил собрания с колхозниками, выступал в клубах с лекциями, плясал и пел с земляками на праздниках. Но благоразумие и дисциплина брали верх над чувством: нельзя пока открывать себя, надо приглядеться, враг может оказаться в самом неожиданном месте, донести, предать.
Километр за километром, прислушиваясь к каждому шороху, маскируясь, шагал Козаров по своему району. Ночи были теплые, майские, в полях курчавилась озимь,
трава после дождей стояла уже высокая, сочная. Многие хутора и деревни, особенно у больших дорог, казались вымершими: ни огонька, ни звука. Люди притаились, двери на всех запорах, окна занавешены, закрыты ставнями. Выходить страшно, опасно: полицаи всюду, патрули немецкие, катят в сторону Ленинграда грузовики с солдатами, гремят танки, тягачи. Выглянешь ночью из дому грохнут без предупреждения из автомата. Козаров уже слышал в одной деревне пальбу и крик женщин. Он был рядом в то время, за льняными сараями. Три мотоцикла проскочили мимо него. Это были немцы. Кого они убили? За что? Нет, надо быть осторожнее, глупая храбрость тут ни к чему, врага ею не одолеешь, не разобьешь. А бить его надо, бить умело, наверняка, с меньшими потерями для себя, бить так, чтобы не мы фашистов боялись, а фашисты нас
В дневные часы Козаров забирался в чащу, лежал на сосновом лапнике, дремал, думал, подолгу глядел в голубое весеннее небо. Ему не спалось, хотя и ослаб он сильно, изголодался.
В один из таких привалов он укрылся пустой котомкой, попытался все-таки заснуть, но тяжелые думы, боль в ноге не давали ему покоя. Нащупав за пазухой пистолет, вытащил его, сдул приставшую к стволу нитку, нажал на защелку обоймы. Обойма легко выскочила, и сквозь ее прорези видны были тупорылые желтоватые пули восемь штук. Еще с полсотни патронов лежали завязанными в носовом платке. Козаров достал и эти, рассыпал их по наружным карманам, а один патрон, подержав и погрев на ладони, спрятал в подкладку ватника. Вставив обойму, он поднялся, отряхнул с себя иголки и листья, привязал котомку и решительно зашагал в глубь соснового бора.
Еще в Ленинграде Козарову было известно, что пуловская группа партизан действует в основном в Сороковом бору, на железной дороге Псков Гдов, а проезжие грунтовые пути, такие дальние уголки, как Духановы хутора, большак, ведущий на Плюссу и Струги Красные, остаются пока тихими, безопасными для немцев. Недаром они и пропускают по этим малым дорогам огромные колонны грузовиков с боеприпасами и живой силой, с продовольствием.
«Надо будет, думал Козаров, создать в этих местах передвижные летучие отряды, чтобы они могли быстро появляться и быстро исчезать, нанося удар по колоннам врага».
Маскируясь в светлое время недалеко от кюветов, от поворотов и развилок, он уже научился распознавать немецкие машины, определять, какая из них что везет. Если кажущийся полупустым грузовик тяжело, мягко садится на скаты, проминая, расплющивая их при малейшей колдобинке, а кузов тщательно затянут пятнистым брезентом, то груз известный: или снаряды, или бомбы. А если машины быстро катят и в кузове торчит каска солдата это, возможно, мясо везут, консервы, хлеб, сахар. Шоферы интендантских машин в серых пилотках, форма на них грязно-мышиного цвета, в пути они часто останавливаются, подолгу пьют и едят у колодцев, на лужайках возле домов, пристают к женщинам, пиликают на губных гармошках, предлагают иногда темное вязкое мыло, требуя за это «яйки» и «млеко». Подойдет солдат к окнам или к крыльцу и кричит, разворачивая потрескивающий пергамент: