Мой летчик, Иван Луценко, кудрявый, внешне похожий на артиста Николая Крючкова в кинокомедии «Свинарка и пастух» и обладающий располагающей к нему способностью удивляться вслух всему новому и необычному, тогда удивился:
Вот это цель! Такой мы еще не видели. Нелегко нам будет с ней!
Не только Иван, все мы были поражены защитной мощью этого города-крепости, города-стража Восточной Пруссии, города-форпоста «Великой Германии» на востоке. Но вместе с тем были уверены: Кенигсберг будет взят!
Изучая район цели перед нанесением бомбового удара по порту Розенберг, он, рассматривая только что нанесенную на полетную карту линию соприкосновения наших и вражеских наземных войск, не смог не проявить свою непосредственность:
Смотри, Боря, обратился он ко мне, по нашим картам немцев-то зажали на крохотном участке побережья залива шесть сантиметров в длину и полтора-два в ширину. Это ж полоска земли тридцать на семь десять километров! Вся их группировка нашей артиллерией простреливается. Худо их дело!
А вот сейчас, находясь в ожидании команды, сулившей кратковременный отдых, и вспоминая, как точно на этой занятой врагами полоске побережья легли разрывы наших фугасок, он убежденно заметил:
Нет, немцам больше трех-четырех дней на этой полоске не продержаться. Сбросят наши их в воду. А мы этому делу поможем.
Район цели и сама цель изучались так подробно, так увязывалось расположение цели с ближайшими линейными и площадными ориентирами, что каждый экипаж,
как правило, мог на память, без карты обнаружить ее и поразить.
И, наконец, сколь бы ни были летные экипажи ограничены во времени, они обязательно уделяли должное внимание проверке исправности самолета и его оборудования: навигационно-пилотажного, бомбардировочного, стрелково-пушечного. Одновременно с этим продолжалась и подготовка членов экипажа к вылету, оговаривалось, отрабатывалось взаимодействие между летчиком и штурманом «владельцами» передней кабины и воздушным стрелком-радистом и стрелком «жителями» задней кабины.
Главным образом, отрабатывались поставленные обычно летчиком и реже другими членами экипажа вопросы кто, когда и как обязан действовать в той или иной ситуации полета. Ставился вопрос: ну, вот, вышли мы на начало боевого пути. Что должен делать стрелок-радист? Воздушный стрелок? Или: а какой код связи с запасными аэродромами? А как должны вести оборонительный огонь «жителю» задней кабины и штурман, если «мессер» атакует нас сверху справа? А снизу слева? А что будет делать штурман, если перед посадкой шасси самолета полностью не вышли?..
И постановка вопросов, и ответы на них велись в непринужденной форме, в дружественной обстановке. Каждый из нас понимал, что вопрос ставится не потому, что летчику командиру экипажа захотелось его поставить, а потому, что в боевом полете экипаж это единое целое, один организм; что действия каждого члена этого организма должны быть не только отработаны до автоматизма, но понятны и ясны другим его членам. Короче говоря, должно было выполняться и выполнялось неписаное правило: в любом полете, особенно в боевом, экипаж, его члены не только и не столько действуют, сколько взаимодействуют.
Итак, мы ждали. Все было словно по Михалкову: «кто на лавочке сидел, кто на улицу глядел» Большинство просто «абстрактно» отдыхало из памяти еще не изгладились впечатления от недавно так благополучно даже не верилось закончившегося вылета, многими владело чувство удовлетворения своей боевой работой. Кто-то перечитывал солдатские треугольнички-письма всегда долгожданные и редкие весточки от родных и знакомых. Кто-то приводил в порядок свое обмундирование, что, по существу, сводилось к подшиванию свежего подворотничка к гимнастерке, как правило, единственной и в обычной, и в парадной обстановке: имущества то у нас никакого почти и не было на войне не до имущества.
Несколько молодых летчиков и штурманов сгрудились около «штатного» эскадрильского острослова флагманского радиста Миши Третьякова, знавшего несчетное число неизвестно откуда появляющихся анекдотов, побасенок и историй, преимущественно, так сказать, авиационного и нашего, полкового, содержания, рассказывавшего их с серьезным и невозмутимым видом, всегда вызывая оживление и смех среди слушавших его, что, между прочим, совсем неплохо: смех, он благотворно действует и на нервную систему, и на настроение человека.
Вот и сейчас взрывы смеха раздавались из того угла комнаты, где поместился и «травил баланду» Миша.
А вот кто из вас ответит на загадку «армянского радио»? спрашивал он заинтересованных слушателей. Тогда, и длительное время после окончания войны, самые уморительные и до нелепости неправдоподобные истории, реплики и анекдоты приписывались, по какой-то загадочной игре случая, армянскому радио, не имеющему ко всему смешному и уморительному никакого отношения.
А вот кто из вас ответит на загадку «армянского радио»: что это такое вокруг меха, а в середине медикаменты? Миша вопросительно посмотрел на окружающих.
На такого рода вопросы обычно мог ответить лишь сам спрашивающий, что, выждав небольшую паузу, и сделал Миша, ибо несуразный вопрос требовал и несуразного ответа, которого никто, кроме него, не знал и не мог знать.