Один из самураев Тамуры провел Гэнгоэмона в сад близ Малого флигеля, предварительно попросив сдать оба меча, и оставил там дожидаться князя. Разговаривать с осужденным было запрещено, но верному вассалу довольно было и того, что ему разрешили проводить господина в последний путь. Тем временем церемония началась.
Князя Асано, облаченного в белое кимонокосодэ, ввели в Большой флигель, где собрались все свидетели и участники церемонии. Князь был изжелта бледен, без единой кровинки в лице, однако не выказывал никаких признаков страха. Неслышно ступая, он прошел в дальний конец зала, опустился на колени и простерся ниц в повинной позе, припав лицом к циновке.
В полумраке, окутавшем павильон, торжественно прозвучал голос главного надзирающего Соды, зачитавшего приговор:
«Князь Асано Такуминоками сегодня во время торжественной церемонии, находясь в пределах замка его высочества, осмелился, невзирая на окружение, своенравно напасть с мечом на Кодзукэноскэ Киру, нанеся последнему ранения. За сей дерзкий и беззаконный проступок высочайшей волей виновник приговаривается к совершению сэппуку».
Повинуюсь высочайшему повелению, тихо отвечал князь. За допущенное своеволие я готов понести любую кару. Почту за милость приказ совершить сэппуку. Прошу господ надзирающих удостовериться на церемонии.
Внезапно тон его переменился. Оторвав лоб от циновки и глядя снизу вверх на надзирающих, князь спросил:
Хотелось бы узнать только одно: что сталось с Кодзукэноскэ Кирой?
Пожертвовав ради благородного отмщения своим домом, родом и самой жизнью, князь так и не сумел расправиться с врагом Сострадание переполняло сердца Гоэмона и Дэмпатиро.
Кира ранен в двух местах, состояние довольно тяжелое, но опасности для жизни нет, сказал Дэмпатиро, вкладывая в слова посильное сочувствие к князю.
Тот благодарно улыбнулся ему в ответ и вновь пал ниц. Для всех присутствующих его простертая на полу фигура являла невыносимое зрелище. Был час Петуха, около шести вечера.
Тамура сделал знак глазами одному из охранников, и тот потихоньку отодвинул перегородкуфусулш. За ней тянулась длинная галерея, озаренная тусклым сияньем заходящего весеннего солнца. Галерея вела к тому месту, которое должно было стать последним прибежищем князя в его земной жизни. Дневной свет, угасая, еще золотил верхушки сосен, а вдали на востоке, словно белый цветок, уже проявилась в небесах полная луна. Легкая прозрачная дымка в предвестье летнего тепла поднималась над садом.
Князя вывели на галерею, и он, неслышно ступая, двинулся к саду. Шуршали под легким ветерком листья банана. Камни были безмолвны. Смутно проступали в сумерках венчики
колена до щиколотки татуировку. Токуро даже усомнился, не привиделось ли ему с пьяных глаз. Но нет, перед ним и впрямь был китаец Уховертка, оказавшийся на поверку грозным Пауком Дзиндзюро.
«Не может быть!» подумал Токуро, но чем больше он вглядывался, тем отчетливее узнавал эту крепкую фигуру, разворот плеч, смеющиеся глаза Свежие воспоминания о встрече с разбойником до сих пор щекотали ему нервы.
Лодчонка, легонько покачиваясь, отплыла от берега, а двое недавних пассажиров быстро пошли прочь.
Нука, нука! засуетился Токуро, ища глазами известного на Канде блюстителя общественного порядка по имени Нихэй Тадзимая из квартала Рэндзяку, с которым они вместе коротали время в барке.
Начальник, слышь, начальник!
Что скажешь? откликнулся Нихэй.
Есть разговор. Тут, видишь ли, человек один поручиться, правда, не могу, но вроде тот самый.
Ты о чем толкуешьто? Все темнишь чегото, заменил Нихэй, навострив уши. Думаешь, он самый?
Да вроде бы лицом точно он Хотя наверняка не скажу.
Таак! Нихэй вскочил на ноги и подошел к лодочнику. Давайка, правь к берегу. И запомни, это касается только меня и Китайского льва. А больше никому знать ничего и не надо.
Начальник, да я ведь тоже както не того промямлил оробевший Токуро. И впрямь, было с чего оробеть: до сих пор у него перед глазами стояли те два кинжала, вонзившиеся в землю и подрагивающие под луной среди травы.
Ничего, придется попотеть немного, пошли! приказал Нихэй.
Барка ткнулась носом в берег. Нихэй выпрыгнул первым. За ним скрепя сердце последовал Токуро.
Распоряжение самого Янагисавы, пояснил Нихэй. Так что, брат Тогуро, ежели все подтвердится, ждет нас с тобой щедрое вознаграждение.
Слова Нихэя прозвучали над темным берегом реки и затихли.
Нихэй был мастером тайного сыска. Подобно Омиве, героине пьесы Кабуки «Имосэяма» во время знаменитой сцены митиюки, он ухватывался за нить и шел по ней, не выпуская из рук.
Паука с его напарником нигде не было видно. Преследователи направились к сторожке квартального надзирателя, где Нихэй дал соответствующие указания, и вскоре отовсюду, петляя по улочкам и переулкам, перебегая через бесчисленные перекрестки в ту сторону, куда двигались Дзиндзюро и Хаято, устремилось наперехват множество людей. По пути они созывали соседей, умножая свои ряды. Загонщики прятались за живыми изгородями, под выступами скал, в бочках для дождевой воды, в нишах и лазах в глинобитных стенах и там замирали в засаде, неподвижные и безмолвные, как камни. Нихэй, прохаживаясь по улицам, проверял боеготовность и давал указания: