Рассвет совпал с далеким и многоголосым криком чаек. Где-то на другом берегу была их колония Потом с неба полились трели жаворонков и зазвенел от их песен воздух. Чайки неожиданно полетели одна за другой с озера в степь, все в одном направлении на запад к далеким синим холмам. Вскоре чаек не осталось ни одной. Далеко на горизонте на холмах, будто букашки, медленно ползают тракторы. А за тракторами вьются белые точки. Становится понятным: едва только трактористы приступили к работе, как чайки примчались на пахоту. Здесь отличная пожива масса почвенных насекомых. Не там ли птицы добывают медведок?
Захотелось побывать у полоски тростников на противоположном берегу Сорбулака. По целине, раскачиваясь на ложбинах, направляюсь туда на газике. Вот наконец и попутная дорога. Полоска тростничков отсюда недалеко, до нее каких-нибудь двести-триста метров. Она тянется вдоль родничка. По нему и дано название этого своеобразного уголка пустыни: ручеек по-казахски «булак», солончаковая впадина «сор». В бинокль я вижу за тростничками обширное поле черной грязи, едва прикрытой водой, и на ней множество птиц. Стоят серые журавли, повернули в мою сторону головы. Торчат головки каких-то уток. Их там очень много.
Я поспешно вытаскиваю фоторужье и медленно приближаюсь к этому царству пернатых. Птицы застыли, насторожились. У них нет доверия к человеку, и мне не удается подойти на верный фотовыстрел. Вскоре в воздух поднимается стая журавлей и, слегка покружившись, усаживается у того берега Сорбулака, который я недавно покинул. За ними взлетает табун гусей, выстраивается прямой линией и тянется далеко за горизонт пустыни. Я успеваю их подсчитать: в табуне около сотни птиц! За гусями взлетает стайка уток-отаек и с громкими воплями уносится в сторону. Потом, сверкая большими крыльями, поднимаются крупные пегие утки. Последней покидает место птичьего сборища стайка шустрых чирков.
Мне жаль потревоженных птиц и в то же время радостно, что вот здесь они нашли приют, и никто не тревожит их покой. Идеи охраны природы постепенно проникают в сознание людей, а слово «браконьер» становится бранным.
Но откуда сейчас, в середине июня, в разгар гнездового периода, когда птицы давно уже живут только парами, занятые заботами о потомстве, могли оказаться стаи журавлей, гусей и уток? Кто они холостяки, отказавшиеся от семейных забот, или, может быть, молодежь, которой полагалось еще год похолостовать, набраться птичьей мудрости, подготовиться к исполнению родительских обязанностей?
Потом я брожу вдоль ручья, натыкаюсь на колонию барсучьих нор. Ночной и домовитый житель сейчас мирно спит в тишине в своих просторных подземных апартаментах, и нет ему никакого дела до жаркого солнца, повиснувшего над заснувшим Сорбу лаком. Потом нахожу небольшую кочку из сухой земли вблизи тростников, усаживаюсь на нее, вынимаю тетрадь и принимаюсь за записи. Строчки одна за другой ложатся на бумагу, я забылся, отключился от окружающего меня мира, и до моего сознания не сразу доходит странный и очень знакомый звук: из тростников раздается негромкое хрюканье диких свиней. Побродив ночью по голой пустыне, животные нашли это единственное убежище небольшой клочок тростниковых зарос лей среди заболоченного ручейка, в жидкой, пахнущей сероводородом грязи.
Надо поскорее убираться отсюда.
Дальше путь продолжается по восточной стороне озера. Впереди бугор. Он возвышается над берегом. Что там? А на бугре бьет прекрасный и чистый родничок. Рядом с ним и чуть выше его остатки сакской могилы, выложенной привезенными издалека каменными плитами. Видимо, над могилой когда-то был курган, но постепенно его разрушило водой и ветрами.
Продолжаю путь дальше по восточной стороне Сорбулака. Скоро он кончится, а там уже асфальт.
Стала меняться погода, сначала подул ветер, озеро покрылось рябью, посинело. Потом по небу пошли кучевые облака, за ними потянулись большие, высокие и темные. На горизонте появились вихри темной пыли. Длинными космами они поднимались кверху, переплетаясь друг с другом, сливались в сплошные серые громады. Это ветер поднял с пахоты почву. Надвигался ураган. Вскоре подул сильный ветер, пошел крупный дождь, и сразу же ослепительно белый солончак потемнел и преобразился. Затем на небе засияла яркая и пологая радуга. Ее середину заволокла черная туча пыли, идущей впереди
реки Или, и я сворачиваю на нее. Песчаная почва не пылит, ехать по ней не трудно, и вскоре мы возле тихой реки Или, среди зарослей ив, колючего лоха чингиля, высокого злака чия, зеленой солодки и софоры. Деревья еще не оделись в осенний наряд. Светло-зеленые ивы оттеняют сизовато-зеленую листву лоха, всюду на деревьях видны лианы ломоноса с почти белыми пушистыми подушками семян, охристо-желтые головки молодых тростничков собрались группками, а склоны обрывов пестреют лимонно-желтыми и бордово-красными солянками. Золотая пора пустыни, когда ночи свежи и прохладны, днем солнце греет ласково и не такое ослепительное и знойное, как летом.
Ветка цветущей таволги
Паук-аргиопа брюенхи на тенетах
Над высокими крутыми обрывами когда-то и возле них текла река носятся шумные галки и присаживаются в ниши, где были их гнезда; в зарослях чингиля цокают фазаны. В воздухе носятся стремительные стайки скворцов, дружно и слаженно совершают головоломные пируэты, строго соблюдая дистанцию между собой в соответствии со сложными правилами высшего птичьего пилотажа. Прожужжит куда-то торопящаяся муха, нудно прозвенит над ухом редкий комар, почуявший добычу. Звуки природы подчеркивают ее удивительную тишину. Я люблю эту тишину и готов бесконечно ею наслаждаться, отдыхая от городского шума.