А между прочим жестокий урок, полученный во время шквала на Черном море, не пропал зря: из заносчивого, строптивого паренька Алексей превратился в притихшего, я бы даже сказал пришибленного. Никому уж он больше не перечил, любые приказы и поручения выполнял старательно, но, увы, делал все с каким-то безразличием, с апатией. Казалось, ничто его не интересовало и не увлекало. Едва затевалось на морбазе веселье, он уходил подальше,
на скалистый мыс, над Малым проливом, и часами буквально часами! смотрел, как волна бьет о берег О чем думал он в эти часы? Тосковал о лесах и полях родной Смоленщины? О людях, с которыми надолго расстался? Почему, наконец, очень редко стал получать письма и никому не писал сам?
Баулин развел руками.
Верьте не верьте, а впервые впервые за целые полгода! мы увидели на лице Кирьянова улыбку, когда из Владивостока пришел «Ломоносов». Ну вы сами знаете: приход с Большой земли парохода у нас всегда событие! На этот раз вся морбаза (а я в первую очередь) с особым нетерпением ждала «Ломоносова», еще и потому, что на нем приезжали новые жители: семья заместителя командира базы, новый военврач и моя Ольга Захаровна с Маринкой. Шутка сказать новые жители на нашем островке! И вот тут-то, к всеобщему изумлению, увидев на пирсе среди встречающих Кирьянова, Маринка потянулась к нему: «Дядя Алеша!..» Кирьянов прямо-таки просветлел. Ольга тоже, конечно, сразу узнала Алексея, достала из сумочки письмо, отдала ему: «Без вас, говорит, пришло в школу. Я решила, что быстрее меня почта вам не доставит»
Баулин замолчал, в уголках рта его еще резче обозначились глубокие морщины: не мог он забыть своей Ольги Захаровны
Словом, с того самого дня, как мои приехали на остров Н., снова заговорил капитан третьего ранга, Алексей все свое свободное время проводил с Маринкой: играл с ней, изображал то Козу-Дерезу, то Мишку-Топтыгина, а на корабле и в кубрике морбазы стал еще более замкнутым и сумрачным. Не иначе как письмо его доконало.
С кем же он переписывался? С девушкой, наверное?
Ясно, что с девушкой! недобро усмехнулся Баулин, Девушки, они разные бывают: от одной радость, от другой горе.
Да ведь не только же из-за девушки, из-за ее писем Кирьянов был строптивым и нелюдимым?
Безусловно. Дыма без огня не бывает. Я не один месяц над этим голову ломал. И знаете, кто мне помог излечить Алексея от хандры и обратить в морскую веру? Боцман Доронин. И Ольга моя, покойница, крепко нам в этом подсобила, добавил Баулин, можно сказать, ключ к сердцу Алексея дала: письмо, которое она ему привезла, пришло в А., кто-то из сверхлюбопытных возьми там и распечатай его. Ольга рассердилась, снова заклеила и взяла с собой.
И что же в нем такого было особенного?
Отказ! Полный отказ, повторил Баулин. Письмо прислала Алексею любимая девушка. Во всех подробностях Ольга его не помнила, она мельком его пробежала, а смысл был подлый: дескать, я тобой, Алеша, только увлекалась, а любить никогда не любила, я люблю другого. Писем мне, пожалуйста, больше не пиши, все равно я их не читаю. И в советах твоих не нуждаюсь: не такая я дурочка, чтобы запрятать себя в деревне, как ты мне рекомендуешь. Мой новый друг обещал устроить меня в самом Смоленске
Ничего себе птичка! не удержался я.
Вот именно: «птичка»! нахмурился Баулин. Знаете, что она ему еще написала? Вот, пишет, тебе очень не хотелось идти в армию, а мой новый друг считает, что так думают только отсталые, несознательные люди.
Хватило смелости еще и мораль читать!
Словом, продолжал капитан третьего ранга, пригласил я боцмана Доронина, между прочим он у нас на «Вихре» тогда парторгом был, рассказал ему про письмо и вообще всю Алексееву историю. Прошу: «Потолкуйте вы с Кирьяновым наедине, подушевнее. У меня, говорю, ничего не получается, на все мои расспросы у Алексея один ответ: «Я, товарищ капитан третьего ранга, чувствую себя хорошо». А какое там «хорошо»! «Добро, говорит Доронин, придумаем какое-нибудь лекарство». И, представьте, придумал
«ЛЕКАРСТВО» БОЦМАНА ДОРОНИНА
Безнадежно устаревшее представление! Совсем другой у нас нынче боцман. Семен Доронин со сторожевика «Вихрь», к примеру, всегда чисто-начисто выбрит, на матросов никогда не покрикивает, спиртное употребляет в редких случаях и в самую меру и отдает команды не громоподобной октавой, а нормальным человеческим голосом. Верно, роста он отменного и действительно широк в плечах, но это, как известно, дается не званием и не должностью.
Отец Семена, Никодим Прокофьевич, лет двадцать работал главным неводчиком Усть-Большерецкой рыбалки на западном побережье Камчатки, и семилетним мальчишкой Семен
уже играл со сверстниками в ловцов и курибанов . В девять отец взял его с собой на глубинный лов сельди, к четырнадцати годам он начал помогать ловцам забрасывать невод, а в шестнадцать стал носить робу с отцовского плеча и стоял на кавасаки у сетеподъемной машинки. Машинка постукивала стальными кулачками и роликами, лязгала тугими пружинами, бежал и бежал по лотку подбор вытягиваемого из моря кошелькового невода, наполненного трепещущей серебристой рыбой, и Семен чувствовал себя самым заправским рыбаком.