Левшин стоял посреди комнатушки, сутулясь больше, чем всегда, и пальцы его длинных, с выступавшими кистями рук медленно шевелились. «Не обошлось, думал Левшин. Первый раз такое дело, и не обошлось. Теперь только локти кусать. По-глупому попались. Тот верно сказал птахи». Ему вдруг вспомнились спокойные усталые глаза Глухова, и он беззвучно охнул и затряс головою, сморщив, как от зубной боли, длинное с резко проступившими рябинами лицо.
Ты что? тихо спросил Полонский.
Да так вспомнилось кое-что.
Я думал нездоровится. Не повезло нам с погодой.
Я к этому привычный.
А меня что-то знобит Знаешь, я прилягу, пожалуй.
Ложись.
А ты?
Что-то не хочется.
Лег бы.
Нет, я еще посижу.
Ну, тогда садись ко мне. Места хватает.
Левшин, вздрогнув, сел рядом с товарищем. Полонский, посмотрев на занавеску, шепнул ему в ухо:
Еще ничего поручилось. Беленков, кажется, поверил. Я думал, будет хуже.
Подожди радоваться, тоже шепотом ответил Левшин. Настоящего допроса еще не было. Просто Беленков отложил это дело до утра. Утро покажет.
Будем стоять на своем. И документы должны сработать.
Левшин медленно повернул к нему голову:
Ты, верно, не боишься?
Боюсь. Но стараюсь не думать об этом. Страх как болезнь, лучше ему не поддаваться.
Левшин посмотрел на него долгим задумчивым взглядом.
А ты молодец Спи, сказал он обычным, немного ворчливым голосом. Может, жар-то к утру и пройдет. Спи, а я еще немного посижу. Ты, Саша, не обращай на меня внимания.
АМЕРИКАНСКАЯ МУКА
Среди тех, кто явно или тайно выступал на стороне сил, боровшихся с Советской властью, Беленков пользовался репутацией боевика-эсера, имевшего немалые заслуги перед своей партией. В зиму восемнадцатого года, когда Савинков, член ЦК партии эсеров, приезжал на Дон, Беленков тогда еще есаул неотлучно находился при нем, сопровождая его как телохранитель во всех поездках. Он был свидетелем встреч Савинкова в Новочеркасске с Корниловым, Алексеевым и Красновым.
Очевидно, Савинкову, нуждавшемуся в надежных, преданных людях, понравился этот замкнутый офицер, с темными недобрыми глазами. Их разговоры принимали все более откровенный характер.
Почему вы, Борис Викторович, пошли против большевиков? спросил однажды Беленков у Савинкова.
Я не считаю большевиков революционерами, ответил Савинков. Это монархисты наизнанку. Когда они узурпируют власть, революция погибнет. Так уже было во Франции. Только Учредительное собрание может дать России свободу. У нас с вами, есаул, нет выбора. Или мы, или они. Или или. Будем бороться до конца. История нас рассудит.
Почувствовав митинговую высокопарность этой фразы, он заговорил простым, дружески доверительным тоном.
Кроме того, Александр Игнатьевич, у меня есть мотивы личного характера. Моя старшая сестра была замужем за офицером. Это был тот единственный офицер Петербургского гарнизона, который 9 января отказался стрелять в рабочих. Помните, они шли с петицией к Зимнему?.. Единственный, отказавшийся выполнить приказ Николая II, повторил Савинков. Когда большевики пришли к власти, они его убили. Понимаете, мне было психологически невозможно перешагнуть через этот труп
Савинков умолчал о том, что в октябрьские дни семнадцатого года он вместе с зятем пробрался в штаб Краснова, чтобы двинуть войска на Петроград. Из этой отчаянной попытки ничего не получилось, и Савинков бежал на юг, а зятю поручил нелегально вернуться в Петроград и формировать там белое подполье. Но его опознали революционно настроенные солдаты. Он был арестован и расстрелян
Ну а вы? спросил Савинков. Я не жду теоретических обоснований вашей очевидной неприязни к большевикам. Меня интересуют мотивы личного свойства. Есть ли они у вас?
Да Ведь я, Борис Викторович, происхожу не из богатой семьи. В Милютинской наш курень считался одним из самых захудалых. Надо знать Дон, чтобы понять, что это значит. Мальчишкой я ушел в Ростов, был на побегушках в оптовом табачном магазине Асмолова. Здесь случай свел меня с боевиками-эсерами. В четырнадцатом году они помогли мне поступить в Новочеркасское военное училище. Вышел оттуда в офицерских погонах и сразу на фронт Это не слишком скучно?
Нет. Это интересно.
Вернулся в Милютинскую есаулом.
Встретили с почетом, особенно старики. Наперебой приглашали к себе. Месяца через три остался на правах зятя в доме, мимо которого мне, внуку станичной побирушки, было когда-то заказано ходить. То старое, что тянулось за мной с детства, отрубил напрочь. А новое, что пришло на Дон с Советами, не принял. Это, пожалуй, все.
Ну что ж откровенность за откровенность. Мне бы хотелось, Александр Игнатьевич, иметь вас в числе своих ближайших помощников. Через несколько дней я уезжаю в Москву. Хотите уехать со мной?
Нет, твердо сказал Беленков. Но дело не в моем личном желании. На Дону меня знают, и здесь я нужен больше.
Пожалуй, это верно Савинков задумался, глядя в окно, и на его лицо, до этого спокойное и внимательное, как бы стало накладываться другое, с усталым, чуть брезгливым выражением. Огромная нужда в людях. И там, в Москве, и здесь, на Дону, всюду. Все эти генералы не закончив фразы, он вздохнул, снова повернулся к Беленкову. Хотя и я не люблю менять свои планы оставайтесь. Думаю, наши пути разойдутся лишь в географическом смысле.