Свояк Леньки, Расчехняев, бандит отпетый, появился на крыльце внезапно дверные петли в доме были надежно смазаны. Он постоял, прислушиваясь, и тихо засвистал. Тюрин повел пистолетом в сторону лежащего Леньки, и тот ответил условным свистом. Но на какую-то долю секунды он промедлил, и этого оказалось достаточно, чтобы насторожить Расчехняева.
Своячок! поплыл с крыльца низкий угрожающий голос. Топай ко мне!
Тихо ты, не базарь, обмирая, выругался Ленька. Не могу я подняться, маячит кто-то
И то, что он выругался, и то, что приглушенный его голос действительно поднимался с земли, и то, что калитка была полураскрыта именно так, как была полураскрыта, и то, что в тесном дворике, застроенном клетушками и амбарушками, снег по-прежнему оставался девственно чист, не запятнан человеческими следами (содержательница квартиры тетка Филька получила строгий наказ Болотова не шастать по двору как попало, а ходить по одной тропе: от крыльца к калитке и вдоль забора к уборной), все это в какой-то мере успокоило Расчехняева, притушило вспыхнувшее было подозрение. Но даже в этом случае он никогда бы не сделал того, что сделал сейчас. Он подскочил к калитке, нырнул в нее и, выйдя на удар Елдышева, мягко сунулся лицом в снег. Он был пьян, Расчехняев, и это погубило его.
Ну? тихо сказал Тюрин, когда бандит был связан и рот забит кляпом. Пошли!
Они гуськом поднялись на крыльцо Тюрин, Елдышев, Гадалов, Космынин. Хорошо смазанная дверь опять открылась бесшумно. Где-то недалеко от другой двери, что вела в горницу, должно лежать на боку пустое ведро, о котором предупреждал Ленька. Тюрин нащупал его руками, поставил в сторону, мельком подумав, что Расчехняев хоть и был пьян, а сумел не стронуть его. Вторую дверь он открывал так, как должен был открыть ее, вернувшись, Расчехняев: не осторожничая, но без лишней торопливости, по-хозяйски. И этим Тюрин сберег несколько секунд, в течение которых сидящие за столом бандиты видели вошедших, но не могли от неожиданности осознать происходящее. Это был тот, не раз проверенный Тюриным на практике случай, когда видит око, а ум неймет
А Ленька, лежа под забором, слышал, как четверо вошли в холодные сени, как во двор хлынул хмельной гул голосов, это Тюрин открыл внутреннюю дверь. Несколько мгновений, которые он сберег неожиданностью своего появления, стояла во дворе томительная, почти смертная тишина. Затем в доме бухнуло два или три раза. «Господи, взмолился Ленька, сделай так, чтобы Болотова убило, а из ихних чтобы никого» И объяснил богу свою странную просьбу: «Срок я тогда возьму тяжелый, а у меня баба молодая, скурвится». Но, вспомнив о Болотове, Ленька вспомнил о свояке, глянул на него. Свояк подползал к нему. Сейчас ляжет грудью на Ленькину грудь, вонзит зубы в горло
А-а-а!.. заорал Ленька и бревном
покатился прочь, оставив ни с чем менее сообразительного свояка. Спаси-и-те!
Расчехняев мычал, в исступлении разбивая подбородок в кровь.
Сергей Гадалов нашел Леньку метрах в пятидесяти от дома. Он не выразил по этому поводу никакого удивления, только попенял:
Тебе что было сказано? Шубу караулить А ты?
Шубу всхлипывал Ленька. Пошел ты со своей шубой! Свояк чуть мне горло не перегрыз!
У него же кляп во рту, сказал Сергей, вспарывая ножом веревку, которой были связаны Ленькины руки и ноги. А ты, гляжу, сильно чувствительный, Леня. Жить хочешь, зачем в банду тогда полез?
А Болотов? с надеждой спросил Ленька.
Жив твой Болотов.
Ну бог, ну фраер! горестно воскликнул Ленька. Пришьют они теперь меня!
Отпришивались, успокоил его Сергей. Им до трибунала только и осталось дышать. Ты нам помог, тебе суд зачтет. А после суда, мой тебе совет, просись на фронт. Кровью смоешь свою подлость перед Республикой человеком станешь.
На фронте тоже убивают, кореш!
Я тебе не кореш, строго сказал Сергей. Ишь ты, прыткий! Я тебе, дураку, совет дал, а там гляди сам.
Глава четырнадцатая
Поклон дядьке, сказал Сергей. Хороший он у тебя старик, Ваня. Жил я у вас, как у родных. Вот, засмущался он и сунул в карман Иванова полушубка пачку махорки, подарок ему передай.
Иван дернулся было, но, увидев лицо парня, сказал ворчливо:
Зря балуешь.
Сергей рассмеялся.
Всего-ничего прожил Гадалов у Елдышева с Bepжбицким, а без него изба словно опустела. Дядька слонялся из угла в угол, нещадно дымил дареной махрой, вздыхал.
Знамо дело, нехорошо каркать, вдруг сказал он, а чую, Ваня: жить нам недолго осталося. Страха нет, но сердцем томлюся.
С непривычки, успокоил его Иван. Я как попал в окопы, так первое время и жил тем: убьют, убьют Ничего, задубел. И живой, как видишь.
Той же ночью в Ивана стреляли. Пуля на излете задела грудную мышцу и тупо ударила в забор. Иван взял ее из доски теплую. То ли пугают, то ли сами еще боятся, подумал он. Сплющенный кусок свинца, рубленный дома, мог бы свалить и кабана, окажись стрелок поближе и пометче.
А ты говоришь с непривычки, ворчал дядька, разрывая чистую тряпку на бинты. Хороша привычка Нет, мое сердце не обманешь. Помню, как попасть на льдах в относ, так сердце колет, колет Ну, мужики, говорю, сегодня быть беде. Тем и спасались.