Дня через два, уже втемне, Антошка приполз к землянке Вержбицкого. Иван с Сергеем втащили его и ахнули. Лицо парня превратилось в кровавое месиво, сельский фельдшер, за которым сбегал Вержбицкий, переломов, к счастью, не нашел, но избит Антон был чудовищно. Антошка силился что-то сказать и не мог.
Кто тебя? Кто?
Ф-фи-и-иль-ка-а вышептал наконец парень. Из ротовой щели его выползал зуб. Со-о-ба-ачий у-у-уло-ок Там!
Иван выпрямился растерянно. Ни у Болотовых, ни у Вдовиных никаких Филек-Филимонов не было. И не было в Каралате Собачьего переулка. Что-то тут не так. Он снова склонился над Антоном:
Кто тебя? Родные братья? Или же братья Болотовы? И, заглянув в его кричащие глаза, Иван может быть впервые в жизни понял, что наигорчайшая из мук мука непонимания.
Сергей отвел Ивана в сторону и сказал, что Филька это домашнее женское имя, а полное и правильное Фелицата.
Нет у нас таких имен. У нас в Заголяевке два Филиппа, в Бесштановке три Филимона, Фелицат нету. Отец Анатолий дурацких имен при крещении не давал.
У вас нет, у нас, в разработках, Фелицата имеется. Она бандерша. Ваня! Надо в город. Немедленно! Где хочешь, как хочешь, а достань хорошего коня.
Они отвезли Антона в больничку, двум своим милиционерам Иван приказал сторожить парня до своего приезда. Фельдшер вручил Ивану длинный список лекарств и перевязочных материалов. Иван заглянул в него, спросил:
Это все для Антона? Неужели так плох?
Это все и вам пригодится, сказал фельдшер. Мне достать негде.
Сергей вынул список из рук Ивана, сказал кратко:
Моя забота.
Простились с Антоном и пошли к Андрею Васильевичу Петрову. Легкие санки и лучшего коня дал им тогда предволисполкома Петров. Ночью они были уже в городе.
Глава тринадцатая
Ленька ликовал, а пьяный гражданин, наоборот, страдал беспросветно.
Зачем, зачем? плакался он, выписывая кренделя на снегу. За что? Подлая, грязная! Убью! У-у-у взвыл он и, запрокинув лицо, стал плевать на луну. Вот тебе, вот! Мальчик, где ты?
Мальчик совсем не входил в Ленькины планы. Какой еще мальчик? Ленька высунулся из укрытия, мальчика не увидел, зато сам был замечен. Обманутый подлой и грязной женщиной дурачок, радостно лепеча: «Тетушка, позвольте вас спросить?» кинулся к нему, как к родному. Лучшего и желать было нечего. Зная по опыту, что сильно пьяных пугать бесполезно не испугаются, а шуму наделают, Ленька шагнул навстречу, занес финку для удара рукояткой Но ударить ему как-то не пришлось. Рука была схвачена, черное дуло пистолета присосалось к той ямочке у основания шеи, где у каждого человека, даже у жулика, беззащитным комочком бьется душа, и пьяный трезво сказал:
Не шали, Леня Брось, финку.
Я не шалю, глупо ответил Леня и выронил финку в снег. Тогда рука, цепко державшая Ленькино запястье, ослабила хватку, скользнула к предплечью и улеглась на Ленькином затылке. На руке, между прочим, не хватало мизинца почему-то именно это обстоятельство и помогло Леньке постичь смысл происшедшего.
Спалился горестно прошептал он.
Непостижимым образом откуда бы? около Леньки возникли еще трое. Через минуту он связанный лежал под забором. Беспалый снял шубу, осторожно свернул ее, положил рядом. «Пригляди, шепнул он, чтоб не сперли Казенная»! Под шубой на нем оказался поношенный ватник, шею прикрывал шарф. Рядом с Ленькой лег кто-то, это был инспектор губрозыска Тюрин и тихо сказал:
Брехать не советую, парень Кто в доме?
Ленька торопливо перечислил имена. Затем между ним и Тюриным состоялся короткий разговор вполшепота, после чего Ленька пискнул:
Не
буду, гражданин начальник. Не могу. Свояк, Расчехняев, убьет!
Что значит не могу, Шохин? И что значит убьет? Убивать нас будут. Ты из банды целеньким вышел. Пока Ну? Твой последний шанс!
Был беспросветно нищ Собачий переулок. Горластые псы, которыми когда-то он славился, покинули людей, потому что люди начали их есть. Домишки, кухни, сараюшки, баньки лепились друг к другу, образуя кривые переходы, закоулки и тупики, в которых легко спрятать и спрятаться. Не закрытые на ставни и болты окна бесстрашно глядели на мир: нужда оберегала их надежнее запоров. Неистовый лунный свет, блеск снега и тени на снегу резкие и черные, словно ямы. Ни звука, ни шелеста, ни движения, все мертво Елдышев подивился тому, как неслышно работают люди Тюрина они занимали сейчас подходы к дому. Иван помнил Тюрина по хлебному составу, но смутно: Тюрин был там всего лишь вторым номером у Багаева за пулеметом, молчаливый, невидный человек с мужицким топорным лицом. А здесь, в губрозыске, он оказался начальником целой бригады, и Сергей шепнул Ивану, что в скором времени Тюрина назначат, видимо, заместителем начальника губрозыска. Назначат или не назначат, но нынешний начальник бригады дело свое знал хорошо. Пока Иван вываживал коня, поил и ставил его в конюшню губрозыска, Тюрин успел поднять бригаду, обдумать операцию, каждому объяснить его место. Иван попал лишь к концу инструктажа, сел в уголок и, осмысливая отдельные слова, замечания, вопросы, понял, что о Болотове бригада уже многое знала и что они с Сергеем привезли недостающее звено. Сейчас люди Тюрина занимали подходы к дому, Иван не видел их, ухо не воспринимало даже скрипа на снегу, но в какое-то очень четкое мгновение он сказал себе: вот наконец все! Тюрин, стоявший рядом, расслабился, значит, и он уловил это мгновение.