Живой? тормошил дядьку Иван.
А что с нами сдеется? сонно отвечал дядька. Ваня Табачку не промыслил ли?
И от этого сонного теплого голоса, от влажного, живого дыхания единственного во всем белом свете родного ему человека стал Иван счастлив Торопясь, нашел дядькину руку, вложил в нее пачку махорки.
Мать родная! возликовал Вержбицкий, заядлый курильщик. Целая пачка!
Глава десятая
Гляди-ка на них, сказал Григорий Точилин, восьмидесятилетний, крепкий телом старик, выставились, гостенечки дорогие, комиссары голож Бабы! Все с печи на стол мечи, а то сами по загнеткам будут шуровать, обожгутся ишо У них, у комиссаров, манера такая первым делом пожрать на дармовщинку.
Старик набивался на скандал, это было ясно. Шум нужен был старику, свалка. Сыновья и внуки угрожающе поднимались из-за стола, все сытые, краснорожие Андрей, сын Ерандиева, щелкнул затвором винтовки.
Отставить! приказал ему Иван и сказал Джунусову, жалея его сердцем. Сходи, Мылбай, приведи двух понятых.
Джунусов глядел на него туманными глазами.
Двух понятых, показал Иван на пальцах. Приведи.
Мылбай наконец осмыслил сказанное, вышел. На лицо старшего Ерандиева было страшно смотреть. Да и сам Иван чувствовал, что такой ненависти у него не было даже к немцам.
Излишков хлеба, скота и мануфактуры у Точилиных не оказалось. Продуктовая лавка и лабаз старика тоже были пусты, а полки вымыты и выскоблены, словно в насмешку. Обыск закончили к вечеру. Иван на что был крепкий парень, но и его пошатывало.
Мы, сказал Точилин, под одобрительный смешок своих потомков, комиссарам завсегда рады. Захаживайте при случае ишо раз.
А мне с тобой, гражданин Точилин, и вовсе жаль расставаться, ответил Иван. Собирайся.
Это куда же?
В кутузку. Посидишь авось вспомнишь, где хлеб спрятал и куда скот угнал.
От рыбопромышленника Земскова, как и от лавочника Точилина, экспроприационная комиссия тоже ушла ни с чем, если не считать самого Земскова.
Привел тебе напарника, старик, открыв дверь каталажки, сказал Иван. Вдвоем вам будет веселее. Как надумаете позовите, я рядышком.
Вота тебе, прошипел старик Точилин, вывернув кукиш, не видать вам моего хлеба!
Завтра, граждане, невозмутимо продолжал Иван, перевожу вас на пролетарский рацион питания. Один раз в день кружка горячей воды, фунт хлеба и одна вобла. Родственники ваши предупреждены, чтобы больше ничего не носили.
Дня через три пришел старший сын Точилина, Никита Григорьевич, угрюмо попросил: «Дозволь отцу слово молвить». Иван молча отпер замок. Впустил, сам встал в дверях.
Батюшка, поклонился отцу сын, их сила. Не выдюжишь.
Старик его прогнал. А через неделю потребовал священника. Иван к тому времени уже освободил Земскова, сын которого (и внук убившегося на скачках деда) привез хлеб на двух санях. Ездил он за ним к морю, в камыши, там, на одном из бесчисленных островков, был, видимо, у Земсковых тайник. Хотелось бы знать Ивану, что осталось в том
тайнике
Комиссия перестала ходить по кулацким домам. После двух-трех неудач Елдышев понял, что это бесполезная трата времени: хлеб, мануфактура, соль, спички, снасти, сахар спрятаны у каралатских захребетников давно и надежно. Еще понял Иван, что действия гласные, дабы иметь успех, должны быть подкреплены действиями негласными. Стал начальник волостной милиции (а теперь он был полноценный начальник, волисполком поднатужился, и наскреб паек для двух милиционеров) хаживать в народный дом, где директор Храмушин учил парней и девчат грамоте. Здесь же каралатские комсомольцы готовили к постановке свой первый спектакль и, не мудрствуя лукаво, вкладывали в уста шиллеровских героев призыв к революции. Стал, повторяю, Елдышев хаживать в нардом, и вскоре у него появилось в друзьях много молодых людей. Иные удивляли его своей зоркостью. Семнадцатилетняя Катька Алферьева сказала ему, что в избе коммунара Степана Лазарева повадились глубокой ночью топить печь
Катерина, строго сказал Елдышев, ты бы допоздна-то не гуляла, замерзнешь еще ненароком И что же, часто печь топится?
Раза два видела, запылав, прошептала Катька Алферьева. И Вася видел тоже.
Вася между тем недобро поглядывал на них из другого конца зала, где собрались парни. К счастью, Вася оказался пареньком смышленым и понял все с полуслова. Катерину провожали вдвоем Со двора Алферьевых хорошо был виден двор Лазаревых, но в ту ночь наблюдатели не заметили ничего подозрительного, даже печь не топилась. Повезло во вторую ночь. Перед рассветом возник у крыльца человек, постучал в дверь условным стуком. Открыли ему тотчас видать, ждали.
Выйдет доведешь его до дому, прошептал Елдышев Васе. Не приметил чтоб!
Вася снял тулуп, оставшись в ватнике: в первую ночь они чуть не пообморозились, вторая научила их уму-разуму.
Вернешься и заходи туда, Иван кивнул на землянку Лазаревых. Я там буду.
После ухода ночного гостя Иван подождал минуты две, перемахнул через забор и постучал так, как стучал ушедший. И верно постучал, потому что Лазарев, полуоткрыв дверь и белея в темноте исподним, спросил заискивающе: