Ты уверена, что я чем-то могу помочь? Твой Эдмунд в состоянии нанять адвоката. Хотя, как я понял, он еще не арестован?
Нет Арестовали кухарку и горничную, Лавиния со стыдом поняла, что даже не задумалась о судьбе этих бедных женщин. «Неужели, когда ведешь обеспеченную жизнь, даже и против воли становишься бессердечным?»
Дядя Диего погладил подбородок.
Сынок Мне кажется, тебе стоит вмешаться. Сам понимаешь, ни адвокату, ни полиции оправдание бедных женщин вовсе не интересно.
Дяде Диего всегда удавалось повлиять на Клода.
* * *
Лавиния могла успокаивать себя, что Клод не заметит пугающего сходства Эдмунда с его приемным отцом, ровно до тех пор, пока их встреча не состоялась, то есть до вечера понедельника. Увидев Эдмунда, Клод сначала посматривал на него удивленно, хотя и не переставал расспрашивать, а потом начал становиться все мрачнее. Эдмунд же, ничегo не замечая, рассказывал:
Молоко принесли в три часа. Кухарка тут же вскипятила его, вслед за чем шофер, сидевший на кухне, выпил чашку он жив до сих пор, кстати. А потом они втроем, с присоединившейся горничной, отправились с разрешения отца кутить в пивную и в кино. Конечно, они могли отравить молоко, уходя, но зачем? Отец не обижал их. В доме оставались отец, мама, я сам, Альберт, секретарь отца, и воспитанник, Фрэнк. До восьми вечера кухня была пуста, потом вернулись горничная и кухарка. Шофер живет в пансионате через улицу. Он заходил утро, я расспросил его.
Клод осмотрел и кабинет старого Чезетти, и кухню, и все выходы, и задвижки окон; держался вежливо, но ушел, едва попрощавшись. Эдмунд выглядел все еще очень удрученным, его мать тоже, пришлось провести у них в доме весь вечер. С Клодом удалось увидеться только на следующий день, в редакции. Он хотел было пройти мимо, но Лавиния сама отвела его в угол, за большую кадку с пальмой. Там обычно происходили все важные разговоры тех, кто не хотел выйти «покурить» или просто не курил.
Ты сердишься на меня? Сердишься из-за Эдмунда?
Было бы мучительно, если бы Клод начал отрицать это. Но он коротко и сурово кивнул.
Прости меня Но ведь ему нужна помощь, и не только ему. Я не могла
Ты не могла не заметить сходства Эдмунда и моего мтца, но о моих чувствах совершенно не подумала, отрезал Клод.
Мне казалось, это просто совпадение Уверена, в жизни дяди Диего
Были свои темные пятна, перебил Клод. Он рассказывал мне, что в молодости, в Розфильде, закрутил роман с одной курортницей. Потом она призналась, что замужем и что не собиралась с ним оставаться. А он любил ее по-настоящему. И вот вчера я смотрел в глаза богатенькой твари, которая вытерла об него ноги!
В ярости Клод ударил кулаком о стену. Лицо его исказилось, перекосилось, как будто он вот-вот заплачет. Лавиния никогда не видела его таким. Она протянула к нему руки, но он дернулся, уклоняясь.
А знаешь, что самое
скверное? Если полиция узнает, что отец имеет отношение к твоему Эдмунду, его могут арестовать по подозрению в убийстве этого старика!
Лавиния почувствовала, как у нее от лица отхлынула кровь. Только не дядя Диего! Но ведь его уже судили по ложному обвиению Он неудобный для сильных мира сего человек, а значит
Но ведь у него есть алиби, правда? Да и эту семью он не знает Он даже жил в другом городе!
Да. Только очень вовремя вернулся. Точнее сказать, не вовремя. Кто докажет, что он не приближался к их дому? Я его сын, разве мне поверят?
Лавиния положила Клоду руку на плечо.
Мы найдем настощего виновника. И о дяде Диего никто даже не успеет узнать.
Она чувствовала себя виноватой, и ей очень хотелось самой верить в слова, которыми она утешала Клода.
Признание Эдриана
Между тем начался процесс над Бэзилом Смитом. Лавиния явилась на первое же заседание, пообещав себе сосредоточиться на фактах, о которых пойдет речь и не дава волю чувствам. Это оказалось не так-то просто исполнить.
Ей было мучительно жаль Бэзила Смита, худенького сутулого мальчику в тяжелых очках, жаль тем сильнее, чем больше гордости, несмотря на свое положение, он проявлял. Oн невольно напомнил Лавинии Маркуса Хилла одного из работавших над "Горделивым" инженеров, показания которого и привели Рейли на скамью подсудимых. Помнится, она тогда даже перерисовала по фотографиям в газете портреты двух противников.
Пoртрет Рейли нарисoвать оказалoсь oчень прoстo. Крупные, четкие черты лица, и не сказать, чтo выражение какoе-тo oсoбеннoе. Схватывать oсoбеннo нечегo. Ей невoльнo былo удивительнo, как будничнo мoжет выглядеть oдин из винoвникoв стoль страшнoй катастрoфы. Как oдин из знакoмых ее дяди, например. Будтo бы oна даже егo кoгда-тo встречала все мoжет быть!
Сoвсем другoе делo Маркус Хилл. Мoлoдoй, в лице чтo-тo айбарийскoе, oстрые скулы, а глаза, пусть и светлые, прoжигают душу. Как хотелось передать бы этoт жгучий взгляд... Oн обвинял, не жалея и себя, ведь его тоже могли отдать под суд, а Бэзил защищался, но глаза его так же горели гневом и гордостью. Лавиния ловила себя на мысли, что больше любуется им, чем вслушивается. Это было неправильно для нее и как для журналистки, и как для женщины, но что она могла сделать? Человеку, наверное, свойственно рваться из мира обыденности, реальности, где приходится жить, не разгибая плечи туда, где можно расправить крылья, точно ангелу. И тем отраднее улавливать искру божественного или англельского в чужой душе. Может, это окажется ложный отсвет, а ангел давно упал, ведь гордыней и непокорностью проникнуты лишь падшие ангелы... Но люди будут помнить о Томазо Спиринетти, о Маркусе Хилле, а может, и о дяде Диего, как о светочах свободы и справедливости. Может, Эдриан мечтал однажды стать таким же.