Эдриан, кажется, тоже это понял, потому что громок сказал, глядя прямо в лицо отцу:
Надеешься, что свой человек точно выставит тебя в лучшем свете? Так, чтобы люди поверили, будто ты вынес справедливый приговор?
Приговор, разумеется, будет справедлив, ответил дядя невозмутимо. Если окажется, что Бэзил Смит действительно участвовал в подготовке покушения на управляющего...
Ты отлично знаешь, что это не так! Как знал, что в аварии под Корлингом помнишь, год назад? были виноваты те, кто строил там железную дорогу. Но там ты закрыл глаза на очевидные факты, а здесь, пожалуй, увидишь то, чего нет.
Ты считаешь, что разбираешься в законах и в доказывании лучше отца, братец? холодно спросила Фиби. Тетя Мэри посмотрела на сына, жалобно приподняв брови. Дядя хранил невозмутимое молчание.
Если редактор одобрит, чтобы я занялась этой темой, медленно проговрида Лавининя, я постараюсь писать только о фактах. Без какой-либо оценки. Постараюсь быть объективной.
Едва ли твоему редактору понравится такой подход, заметил дядя.
Возможно. Но правда слишком важна, чтобы искажать ее в угоду кому-то.
Сейчас принято говорить, что правда у каждого своя, улыбнулась Фиби. Тетя Мэри с укором посмотрела на нее, понимая, что после таких слов Эдриан наверняка вспылит, и выйдет ссора. Кузен и вправду сразу покраснел и даже раскрыл было рот, пришлось посмотреть ему прямо в глаза, чтобы он помедлил.
Имеют в виду, Фиби, медленно заговорил дядя, похоже, тщательно подбирая слова, что у каждой стороны свои интересы и желания. И в какой-то части они законны.
Чушь! не утерпел Эдриан. Желания обнаглевшей кучки богачей не законны ни капли! Выжать из людей все соки...
Эти люди дают другим возможность работать и получать жалование, поэтому они имеют право требовать, чтобы те не вредили ни им, ни производству в целом, ответил дядя сухо.
Но ведь все дело в том, например, действительно ли Бэзил Смит кому-то вредил, напомнила Лавиния. Пока это не доказано. Если мне разрешат освещать процесс над ним, дядя, я не буду заранее выставлять его виновным.
Дядя Джонатан предпочел не отвечать.
В следующие выходные Эдмунд повел Лавинию в кафе, которое, по его словам, "открыл для себя недавно". Оно было почти в сердце города, но на довольно глухой улице. Пожалуй, в том, чтобы посидеть
в тишине, есть свое очарование. Но сегодня Лавиния вдруг в середине разговора почувствовала, что ей скучно. Она даже забыла, о чем говорила с Эдмундом, ей стало очень неловко, и она, не зная, как это скрыть, попросила его подойти и спросить, можно ли сменить кофе на лимонад. Он отошел к стойке, Лавиния забылась, оперев голову на руку, и вдруг услышала позади себя какую-то возню, потом крик Эдмунда. Вскочила и обернулась: тот повалил на пол какого-то подростка и пинал ногами.
Хватит! Лавиния повисла у Эдмунда на плече, пытаясь оттащить его. Перестань, что случилось? Что на тебя нашло?
Он пытался стащить твою сумочку, а ты, как дура, ничего не заметила! проревел Эдмунд, все еще пытаясь пнуть воришку.
Прекрати, Лавиния твердо посмотрела ему в глаза и едва не отшатнулась: от ярости они помутились, и взгляд утратил все человеческое в нем горела жуткая, звериная радость; он оскалил зубы. Но все-таки она заставила себя быть спокойной.
Если хочешь, вызовем полицию. Только отойди от него. Где моя сумочка, кстати у тебя? Дай мне ее.
Она обернулась к подростку, который, вытирая кровь, поднялся с пола.
Лучше уходи. Иди скорее.
Парень, вытирая каплющую кровь и запинаясь, быстро бросился к выходу. Эдмунд, рыкнув, бросился к стойке и принялся громко ругать бармена и требовать к себе директора: узнать, почему в кафе пускают "всякую шваль". Лавиния уговаривала его успокоиться, чувствуя, как в душе нарастает ужас. Она не могла забыть его помутившийся взгляд. "Он испугался за меня", твердила она себе, но чувствовала, что увидела совсем другое. Бить ему нравилось.
Несколько дней после случая в кафе Лавиния отказывалась от встреч с Эдмундом: лгала, что простудилась. Следовало хорошенько обдумать то, что будет дальше.
Есть поступки, после которых от человека отталкивает решительно, раз и навсегда. Для Лавинии таким поступком было проявление бессмысленной жестокости. Конечно, воришка не безвинная жертва, но все-таки забыть яростные глаза Эдмунда и его оскаленные зубы было невозможно. Лавиния понимала, что теперь всегда будет помнить об этом и чувствовать страх, находясь с ним рядом.
Значит, следовало порвать отношения. Но беда в том, что она не могла бы точно сказать, как к ней относится Эдмунд: он явно был сильно увлечен, и если увлечение также было и глубоким, пришлось бы причинить ему боль. А это так неприятно: жаль его; вообще, причиняя боль, даже по необходимости, отвратительно себя чувствуешь, очень стыдно.
Поэтому Лавиния не решилась отказать Эдмунду, когда он пригласил ее снова пообедать у его родителей. Обед произвел обескураживающее впечатление: кроме всех Чезетти, Альберта и Фрэнка, там присутствовал еще и "друг семьи" тучный человек лет за пятьдесят, весь бело-розовый, со сверкающей лысиной и пшеничными бакенбардами, с серыми и подвижными, точно ртуть, глазами. Его представили как Адальберта Бартинсона, главу департамента общественных вопросов. Да, времена менялись: еще недавно никто и представить бы себе не мог столь важного чиновника, обедающего у ресторатора, пусть и богатого, и женатого на аристократке.