списка докладчиков из этого письма с официальным отчетом о Втором съезде, опубликованным только в 1956 году116, показывает, что по ходу развития событий из него выпали имена четырех ведущих советских писателей-функционеров.
Программа съезда предполагала деление выступлений на три типа доклад, содоклад и речь (эквивалентная заранее подготовленному выступлению в прениях), что соответственно устанавливало символическую субординацию среди ораторов по трем рангам. В результате рокировки все упомянутые лица удостоились чести выступить с речью, то есть опустились на низшую из возможных иерархическую ступень среди литераторов, допущенных на трибуну. А. А. Фадеева сменил А. А. Сурков, В. Т. Лациса К. М. Симонов, С. Я. Маршака Б. Н. Полевой, И. Г. Эренбурга Н. С. Тихонов.
Неожиданная, на первый взгляд, ротация легко выводится из логики предсъездовских событий. Как известно, смерть диктатора спровоцировала волну манифестов советских творческих работников, где обсуждались вещи по меркам других времен ничуть не радикальные, но все же такие, о которых еще недавно открыто размышлять было просто невозможно. Выступлений самих по себе было не очень много, однако поднявшийся вокруг критический шум, как эхо, заметно умножал их число.
Вспомним, в майском номере журнала «Знамя» за 1954 год появилась «Оттепель» Эренбурга, а в конце октября 1954 года «Литературная газета» напечатала открытое письмо «Товарищам по работе»117, воспринятое как подрывное для союза писателей в целом. Неудивительно, что Маршак, чье имя значилось среди авторов разворошившего муравейник послания, и провинившийся Эренбург были исключены из рядов докладчиков и содокладчиков.
В отличие от Маршака и Эренбурга, Фадеева сбросили с пьедестала не свежие идеи, а обстоятельства «внутриаппаратного» свойства: он проиграл борьбу за руководство Союза своим заместителям Суркову, Симонову и Тихонову. Совершенно очевидно, что отправленный в отпуск генеральный секретарь старался всеми силами воздействовать на ситуацию. Об этом свидетельствуют его письма, включая то, из которого выясняется, что Эренбург в качестве докладчика был протеже Фадеева:
В СЕКРЕТАРИАТСОЮЗА СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
В дополнение к своим замечаниям по поводу повестки дня съезда писателей, вношу на обсуждение еще некоторые предложения.
Может быть назвать основной доклад так: «Советская литература в художественном развитии человечества». Или так: «Советская литература в строительстве коммунизма».
Может быть целесообразно было бы назвать доклад по поэзии таким образом: «Лирика, эпос и драма в советской поэзии». Исхожу из замечательной статьи Белинского «Разделение поэзии на роды и виды». В наших разговорах о поэзии мы, например, совершенно обходим драму в стихах, а между тем у нас были и есть такие сильные представители ее, как Маяковский, Сельвинский, Багрицкий, В. Гусев, В. Соловьев, М. Светлов, С. Вургун, Х. Алимджан, Наири Зарьян и др. У нас справедливо выдвигают на рассмотрение вопросы лирики, но забывают, что только с появлением реалистического романа в поэзии ее можно считать вполне зрелой. В число докладчиков по поэзии я включил бы еще кого-нибудь из белорусских или грузинских поэтов и добавил бы, также, Щипачева [и] или Н. Тихонова.
Доклад о кинодраматургии, может быть, полезно было бы сформулировать так: «[Художественный с] Сценарий, как основа развития [советской] художественной кинематографии». Или так: «Советский художественный сценарий и его место среди других видов литературы»
Название доклада Корнейчука мне кажется исключительно казенным. Следовало бы поискать название получше, идя, например, по такому пути: «Значение советской драматургии в борьбе нового со старым». Или: «Вопросы мастерства драматургии в связи с борьбой нового со старым в жизни советского общества».
Все-таки лучше было бы поставить доклад не о наших связях с прогрессивными писателями других стран, а доклад, который можно было бы, примерно, сформулировать таким образом: «Прогрессивная литература всех стран в борьбе за мир, демократию, социализм». Тогда основным докладчиком целесообразно было бы выдвинуть Илью Эренбурга.
Все эти мои предложения, конечно, только наметки. Но если Секретариат в своем решении разойдется с этими наметками кардинальным образом, я просил бы довести до сведения ЦК и мои замечания.
Попутно хотел бы выдвинуть дополнение к своим замечаниям по поводу повестки дня Президиума.
Обзор поэзии в журналах за 1953 год не представляет больших трудностей для наших квалифицированных поэтов, ибо поэтических произведений прошло не так уж много и поэты, конечно, их читали раньше. До Президиума осталась еще неделя. Надо настоять чтобы Твардовский, Асеев, Рыльский, С. Вургун и др., кому поручено было выступать, кроме Маршака, выполнили решение Президиума. Если, однако, многие из них откажутся, надо просить срочно подготовить выступления Щипачева, Н. Тихонова (sic!) Кулешова, Алигер, Сельвинского[.] при вступительном слове А. Суркова.
С приветом подпись Фадеева (А. Фадеев)«30» декабря 1953 г.118
Совета министров Латвийской ССР Лацис был исключен из ораторов, возможно, в силу его пассивности (см. с. 72). Позже, в 1956 году, после ХХ съезда КПСС, он сполна возместил свое скромное участие в истории писательского собрания, став, наряду с Сурковым, М. П. Бажаном и В. А. Смирновым, редактором официального отчета о нем. Как уже говорилось, в результате кропотливой работы над стенограммой, осуществлявшейся под руководством названных литераторов, из нее были вычеркнуты все, кроме единственного (прозвучавшего во время открытия конгресса), прямые упоминания имени Сталина. В результате это историческое событие приобрело как будто бы даже «оттепельное» звучание.