Врут слабаки и трусы, так он лениво, с растяжкой цедил через губу, отчаянно подражая героям кинофильмов.
Так что же, всем без разбору говорить правду? Даже вражеским шпионам? Марк шмыгнул носом и сам же устыдился: совсем по-детски получилось, разве так делается?
Ну нет, расхохотался брат. Совсем не обязательно. Но можно молчать так, чтобы другие соврали себе сами. Вот в чём подлинное искусство!
Мамины руки иногда нежные, а иногда жёсткие и тяжёлые, когда её очередное «я вас не отпускала, молодой человек» замораживало в жилах кровь, а ладони, опускавшиеся на плечи, придавливали к земле. Но какое окрыляющее чувство свободы накатывало, когда удавалось вырваться!
Марк едва не захлебнулся нахлынувшими воспоминаниями. То же чувство, которое раньше нашёптывало ему, что выход ещё есть, теперь подсказывало, что время стремительно уходит. Песчинка за песчинкой неостановимо утекает сквозь пальцы Надо было принимать решение и принимать его быстро. Он схватил из протянутой руки обломок и, рывком встав с колен, подбежал к постаменту. Так и есть: искорка почти погасла. Бережно и аккуратно, мучительно пытаясь не торопиться, чтобы ничего не испортить, Марк вставил последний кусочек прозрачной мозаики. Тот лёг на место как влитой.
Ему могло показаться, но, кажется, свет стал ярче, а швы между осколками тоньше. Тяжесть больше не давила на грудь. Из сердца будто вынули занозу. Он успел. Неужели успел? Марк облегчённо выдохнул и только сейчас вспомнил о других словах девушки: «Чьей-то ещё души». То есть платой за его жизнь было Что? Во что он ввязался? На что согласился?
Она умрёт? и откуда он знал, что осколок был от сердца женщины? Ни потому ли, что его кусочек теперь принадлежал Марку?
Светящаяся незнакомка подступила к пьедесталу с другой стороны. Впрочем, её свечение становилось всё незаметнее по мере того, как искра в сосуде сияла всё ярче. Сейчас это была почти обычная девушка с бледной кожей и тонкими чертами лица.
Такие не умирают.
И снова он ей почему-то поверил. Спросить бы что-то ещё, справиться с тонким ощущением подвоха, бившемся на границе сознания. Но Марк не решился. Нет, он больше не хотел знать подробностей. Он выживет и никто от этого не погибнет. Это главное. Глядя, как сердце разгорается всё ярче, ему хотелось болтать, болтать о чём угодно от чистого облегчения. Он успел!
А тебе зачем осколок сердца? Тем более никуда не годный?
Она улыбнулась:
Вот как раз чтобы умереть.
Что?!
Нельзя уметь жить, если не умеешь умирать. Вот я и хочу жить. Для того мне и нужен кусочек твоей смерти. А тебе как заповедано: что-то старое, что-то новое, что-то краденное и что-то синее. Стало быть, ты теперь жених . Вот только с кем венчан не знаешь
Свою бредовую, бессвязную речь она вела с почти комической серьёзностью, будто Офелия в старых постановках Гамлета («говорят, сова была дочерью пекаря»). И только потом вдруг расплылась в счастливой до бессмысленности, хмельной улыбке.
Ты хочешь вернуться, да только дважды в одну воду не войти, не загнав коней. Что хотел, то и получишь, да только знаешь ли, что хочешь?
Что-то холодное, неуютное поселилось у него внутри от этих слов. Но отреагировать, спросить что-то или узнать он не успел: свет стал ослепительно ярким.
И Марк проснулся.
* * *
Я не кричал
во сне? спросил он у жены, спускаясь к завтраку.
Нет, а должен был? она на мгновение обернулась и придирчиво его осмотрела. Выглядишь ты хорошо.
То, что нужно, улыбнулся Марк. Мне ведь сегодня встречаться с галеристами и журналистами, будь они не ладны. Ах да, и вернуть Даниэлю документы по контракту.
С этими словами Марк коротко взмахнул крупной серой папкой с зажимами. Жанна отвернулась, не проявив к папке никакого интереса, и он стремительно убрал её в рюкзак.
Вот и отлично. Без ещё одной сцены он спокойно обойдётся. Тем более теперь, когда Жанны не будет на открытии, она, если вдуматься, может ничего и не узнать
Так почему ты должен был кричать? Кошмар приснился?
Жанна задала вопрос, не прерывая дел и повернувшись к нему спиной. Когда-то давно она могла посочувствовать даже самой нелепой проблеме, да так, что на глаза наворачивались искренние слёзки. Но долгие годы совместной жизни сделали их слишком похожими. Теперь она была такой же, как Марк: не любила пустого сочувствия, предпочитая делать, а не говорить, и не доверяла иллюзиям и неясным предчувствиям. Скажи он, что заболел или даже что у него просто плохое настроение и она мигом подсела бы к нему и окружила заботой. Но сны «просто сны». Пройдут и развеются под лучами утреннего солнца, высохнут вместе с росой на траве. Так считает любой нормальный человек. Экая незадача, что на этот раз за снами стояла пусть и невероятная, но реальность.
О нет. Всего лишь поездка на американских горках, соврал он, чувствуя себя странно одиноким: о том, что его тревожило, Марк не мог рассказать ни жене, ни друзьям (а были ли они у него, друзья?), ни психоаналитику. Из-за выставки, наверное. Сплошной кавардак. То одно, то другое, всё мельтешит и всем я срочно необходим.