Придумайте что-нибудь, она широко улыбнулась. Ближе к ухмылке крокодила, чем к попытке изобразить сердечность, но вот радость в улыбке была искренней. Эдакое кипучее, агрессивное, людоедское удовольствие, словно она загоняла его в угол и наслаждалась замешательством. В конце концов, вы писали «фон без фигур». Значит, я могу побыть «фоном». Хаосом. Или злым гением, своим взглядом обращающим всё в пыль. Скажем, Цирцеей?
Медузой Горгоной, в ответ выпалил Марк, не успев ни задуматься, ни остановиться. Он действительно что-то такое «поймал» в её образе. Не просто раздражающее, неприятное или скучное, а мощное, искажающее реальность, как это делали его любимые героини. Но в обратную сторону.
Где-то на заднем плане Даниэль заворочался в неудобном слишком мягком и низком кресле. Марк почти физически чувствовал его беспокойство: «верный пёс» не понимал, что происходит, зачем Марк соглашается, если ему настолько не нравится модель. Он и сам не знал. Разве что Вдохновение? Он разочаровался в светлых образах, так может хотя бы тьма сможет вдохнуть жизнь в его картины?
По рукам, мгновенно отозвалась она. Я знаю, вы не слушали моих песен, но вы же не откажитесь хотя бы ознакомиться с названиями? Чтобы мы оба знали, что именно я «превращаю в камень»
Идёт, перебивает он быстрее, чем успевает задуматься. Но есть ещё обложка
Об обложке мы договоримся потом.
Но как называется сам альбом?
Разве я не сказала? «Разочарование».
* * *
Его жизнь вдруг оказалась распята между выставкой, работой и снами.
С утра Марк обычно был в городе или в студии. Он снимал, и снимал, и снимал сотни поз, выражений лица, композиций Заготовку, из которой потом рождались его картины. Он мог бы и хотел бы отснять их все и больше не встречаться с насмешливыми синими глазами, хриплым смехом, воронёным блеском волос. Мог бы, но быстро понял, что это не сработает Марк всегда делал фото ровно для одной картины за раз.
Он просил ничего не касаться но её руки мелькали то здесь, то там, пятная невесомыми прикосновениями каждый сантиметр студии.
Он просил молчать она тихо напевала.
Но она всегда приходила вовремя. Когда он открывал, её палец ещё лежал на кнопке звонка. Он снимал, снимал, снимал, заклинал реальность кнопкой REC, отчаянно пытаясь не думать о запахе озона и странном притяжении, которое буквально излучала её фигура.
Он воображал её руки на своих плечах. Он представлял, как кусает её губы сухие, грубые, горячие, словно выгоревшая на корню степная трава кусает до крови, всё ещё ощущая своими губами её самодовольную улыбку
Он снимал её, чтобы оправдаться перед собой, но едва ли хоть раз просматривал фотографии: её образ и так горел на обратной стороне его век, стоило ему только закрыть глаза.
Вы смотрите на меня, будто хотите поцеловать или убить, однажды сказала она.
Вы меня раздражаете, вместо ответа признался он.
Значит, первое? усмехнулась она и выгнулась чуть сильнее, заставляя его снова и снова давить на кнопку записи. Или вы сейчас начнёте мне рассказывать, что никогда не спали со своими моделями?
Спал, легко признал он. Но чтобы спать, мне необходима влюблённость. А чтобы снимать только расчёт.
И она больше не поднимала эту тему. Но иногда когда запах озона был особенно сильным он снова и снова представлял себе вкус её губ и жёсткость её ладоней.
Потом утренний свет уходил, асфальт начинал плавиться от жары и он уезжал на выставку.
Менял рубашку, пил что-нибудь от головной боли, полоскал рот водой и выходил улыбаться камерам, отвечать на вопросы журналистов и расшаркиваться с давними знакомыми. Критиками Коллегами всей этой компанией вежливых врагов. Мог бы не ходить. Но ему физически необходимо было следить за реакциями людей на свои картины. Он всё чаще ловил себя на том, что смотрит на эту выставку как на подведение итогов, за порогом которого клубилась неизвестность. Что дальше? С тех пор, как в его жизни появились проклятые сны из прошлого, он перестал знать ответ на этот вопрос.
Вечером Марк снова приезжал на студию и писал. До красных глаз. Пока кисть не начинала выпадать из пальцев. Он надеялся заклясть работой время и выторговать себе несколько часов милосердного забытья. Но чаще вместо него приходили сны. Раз за разом его сердце разлеталось на сотню осколков, чьи-то светящиеся пальцы пахли электричеством и озоном, а дым колечками кружился под белым потолком с яркими лампами.
Он не всегда помнил, когда и сколько ел. За месяц Марк похудел почти на размер. Ему казалось стоит дописать, и он свободен. Закончится это безумие. Всё наваждение испарится без следа. А потому он безвылазно поселился в студии и совсем перестал заезжать домой.
Но всё же один раз он там побывал.
В тот день ему снова приснилась больница. И сбивчивый, шелестящий голос, твердящий: «чтобы породить третью жизнь, нужны две», «не следовало тебе иметь детей, твоё сердце истрачено и заложено». Обычно, проснувшись, он помнил только атмосферу, но не слова. В этот раз всё было иначе. Хотя он предпочёл бы забыть.
Значит, он не мог, не мог иметь детей
Он позвонил в дверь, не удостаивая себя возиться с ключом. Жанна открыла и сразу поняла, что что-то не так. Марк молча прошёл в прихожую и вдруг выпалил: