И, кажется, я начинаю незаметно подлаживаться к такому ритму.
Я уже чувствую себя втянутой во всё это, мне же надо оправдать собственные надежды и поступки. И я начинаю недоверчиво озираться, приглядываться к деталям, прислушиваться к разговорам, вытягивать из углов крыс за тонкие ускользающие хвосты. Мне кажется, в попытках понять Северуса, я становлюсь им. Я неотвратимо погружаюсь в неясные ощущения, в полузабытые события, пытаясь целиком воссоздать его образ. Уровень за уровнем, я, наконец, оказываюсь так глубоко, что не сразу вспоминаю, где сама нахожусь в данный момент.
О Мерлин! Я всё ещё в кабинете профессора МакГонагалл! И директриса смотрит на меня с тревогой, как порой поглядывала на Северуса.
Всё будет хорошо, Минерва, не беспокойтесь. У меня есть план, улыбаясь, говорю я ей.
И начинаю спуск в подземелья.
* * *
.
Когда мы снова встретились после стольких непростых лет Даже не знаю, каким он мне показался. Он очень повзрослел. Слишком, я бы сказала. Он был совершенно прозрачный после больницы. И не то чтобы совсем угрюмый скорее, задумчивый. Очень собранный, очень спокойный. Как будто контролировал каждый свой шаг и жест. Победная эйфория его не захватывала. Северус, как всегда, выпадал из общего настроения. Праздники для него были не трауром, конечно, но буднями.
Помню, я как-то спросила Минерву, всегда ли он такой? Вдруг у него опять проблемы со здоровьем или с Визенгамотом? В конце концов, он одинок, так хоть коллеги должны побеспокоиться?! Минерва сначала не поняла, о чём я. Потом ответила, что не помнит декана Слизерина в лучшем настроении. Разве что, когда он бегал тут школяром. Потом отчего-то смутилась и признала, что, да, надо бы разузнать, как у него дела, просто раньше этим занимался профессор Дамблдор. Но теперь директор она. Она просто ничего не успевает, она, конечно, поговорит с Северусом, но
Между нами, Лили, он посмотрит на меня, как на дуру.
Хотите, я с ним поговорю?
А ты сможешь? очень удивилась она.
Да, я умею говорить, как ответил бы мой друг.
Спросила. Поглядел, как на дуру. Не понял вопроса, кинулся поправлять шарф. В итоге пробурчал что-то среднее между «обычно» и «всё в порядке». Ничего, что худой, как смерть, а голос едва слышен. Зато этим голосом он подробно раскритиковал мою анимагическую форму «Обращайся». Что ещё сказать о нём?
Умница он и был умницей. Прекрасный волшебник он всегда подавал надежды. Слава Мерлину, его подростковая злость и оголтелость с годами обрели берега. Пару вспышек ярости я всё-таки наблюдала, но гасить их он тоже научился. Он стал другим, насколько можно оставшись прежним. Он сделал себя, насколько это было в его силах. Сделал себе характер, имя, карьеру из тех руин, в которые сам же всё обратил.
С ним можно
было общаться. С ним можно было работать. Его можно было не ненавидеть. И я решила, что Северус заслужил хотя бы разговор. Но говорить я буду лишь с ним, и ни с кем больше.
Да, пожалуй, мне действительно известны вещи, неведомые аврорам. Я знаю Северуса с детства, и, как бы там ни было, со мной он не тот, что с другими.
Откройся мне, прошу я каменные стены его кабинета, но стены недоверчивы.
И картина, упавшая за шкаф, пуста Дамблдора нет. Я вешаю её на место. На всякий случай. Почему-то мне кажется, что она предназначена именно для Альбуса. Судя, по изображению кладбища. О, Сев!
Пахнет тут так, будто кто-то умер и разложился. Это из-за протухших флоббер-червей никто про них, бедных, не вспомнил за каникулы. Сыро. Холодно. Но камин ни разу не разжигался Гарри на это сетовал, так как всё время простужался на отработках. Он у меня весь в отца без взысканий ему и школа не школа. К слову, если камин не топится, откуда зола? И есть ли в этом тайный смысл?
Я теперь всюду ищу тайные смыслы, хотя и не надеюсь наткнуться на что-то необычное. Тут уже пошарили авроры и прибрались домовики. Без «Акцио» я даже учебные материалы не отыскала бы.
Я прикрываю глаза и пытаюсь как-то почувствовать это место. Не исключено, что разгадка прямо у меня под рукой, но я не считаю себя вправе рыться в личных вещах. Я просто обхожу комнату и дотрагиваюсь до предметов, представляя, что снова прикасаюсь к их хозяину. Прикасаюсь к мужчине, друг он или враг. Друг ты или враг?
«Лили, прости меня, прости меня, прости меня».
Всё здесь сплошное «прости».
Нет, он не лгал. Нельзя же лгать во всём! И многолетний холод, это не ложь. Теперь мне понятна связь между нежилой сыростью этого похожего на темницу помещения, разорванным горлом Северуса и его неотвратимым приходом ко мне. Всё сцеплено здесь нет случайностей. Это «прости», как нескончаемое заклятие, проходит сквозь годы моего забытья. Как знать? Он сильный легилимент и сильный волшебник. Если Волдеморт вторгался на расстоянии в чужое сознание, вдруг и Северус мог, сам того не зная? Выходит, что Кингсли не прав, и иногда чувства всё-таки можно потрогать. Когда все они обращаются в раскаяние, а раскаяние в кровь и камень.
Год за годом. Бесконечно. Да, это похуже проклятия. Но с понятием меры у Северуса всегда были проблемы. Если он, с его замкнутой пасмурной натурой, заболевал какой-то идеей, то отдавался этому весь до фанатизма. И при этом ещё глубже заворачивался в кокон.